Разорение монастыря
В феврале 1918 года в Оптину Пустынь прибыл отряд красноармейцев, которые произвели осмотр монастыря и скита и сделали опись церковного имущества обители. После этого начались периодические притеснения обители, сопровождавшиеся конфискацией и разорением ее имущества. К 10 августа было решено удалить из Оптиной всех монахов. В монастырской гостинице на двери одной из комнат появилась вывеска «Козельский Уездный Военный Комиссар». Среди козельских комиссаров обсуждался вопрос о том, что нужно предложить всем монахам остричь волосы и поступить на светскую службу. 5 августа 1918 года уездный Комиссариат социального обеспечения потребовал от монастыря предоставить два корпуса для создания детского приюта и богадельни.
Для спасения монастыря и его хозяйства братии посоветовали зарегистрироваться в советских органах в качестве трудовой общины или артели. В 1919 году Оптинский монастырь был преобразован в племхоз, его возглавил один из монастырских послушников. Новообразованное хозяйство пользовалось по договору всеми постройками монастыря, кроме хибарок старцев и библиотеки. После ликвидации племхоза все монастырские постройки поступили в ведение музея. При музее был устроен кожевенный завод и деревообрабатывающие мастерские, в которых трудились около тридцати монахов и послушников. В мае 1919 года отец Никон был временно назначен заведующим музеем.
30 сентября 1919 года прошли первые аресты среди братии Оптиной Пустыни и священников храмов Козельского уезда, был арестован и отец Никон. В ноябре, после непродолжительного заключения в козельской тюрьме, все были освобождены. В марте 1920 года снова была арестована группа священнослужителей, монахов и мирян, имевших отношение к Оптиной Пустыни. Личность отца Никона была вскоре выяснена, никаких доказательств его контрреволюционной деятельности найдено не было, и Калужская Губчека распорядилась освободить его.
В 1920 году в музей прибыла ликвидационная комиссия, которая составила акт о передаче всего имущества монастыря Главмузею. В июле того же года часть церковного имущества была передана религиозной общине. В это время в Оптиной из насельников монастыря было образовано садово-огородное товарищество. В 1922 году ликвидационная комиссия удалила из монастыря большую часть монахов, Оптина Пустынь поступила в особое ведение ОГПУ.
Оставшиеся оптинские монахи, находясь в полной неизвестности о дальнейшей судьбе обители, пытались сделать всё возможное, чтобы хоть в каком-то виде сохранить ее. Но власти ужесточали меры. В этой ситуации всё большая ответственность ложилась на плечи отца Никона как наиболее опытного и мудрого монаха. 9 марта 1920 года скончался скитоначальник схиигумен Феодосий, 30 июля 1922 года ушел из жизни иеросхимонах Анатолий (Потапов), в конце года был арестован старец Нектарий, который благословил своих духовных детей обращаться к иеромонаху Никону. Отцу Никону пришлось принимать на исповедь множество народа, продолжавшего по-прежнему ехать в Оптину за духовным окормлением.
Сохранилось письмо старца, написанное матери в эти тяжелые дни — осенью 1922 года. Поражает совершенно мирный, можно даже сказать, будничный тон письма: «О себе что писать мне? Я жив и здоров, нужд никаких особых не имею, необходимое все получаю, тружусь несколько в письмоводстве, много занят бываю различными делами по обители или, вернее, делами, касающимися вообще нашего общего жития, пою на клиросе и, наконец, служу, предстоя Престолу Божию во святом алтаре.
Что касается моей внутренней жизни и по келье, и по душе, то это далеко не всем можно знать. Келия моя в длину имеет пять аршин, в ширину три аршин шесть вершков в одно окно. Келия для меня дороже всяких пышных домов и чертогов.
Гордость человеческая говорит: мы сделаем, мы достигнем, и начинаем строить башню Вавилонскую, требуем от Бога отчета в Его действиях, желаем быть распорядителями вселенной, мечтаем о заоблачных престолах, — но никто и ничто не повинуется ей, и бессилие человека доказывается со всею очевидностью горьким опытом. Наблюдая опыт сей из истории и древних, давно минувших дней и современных, прихожу к заключению, что непостижимы для нас пути Промысла Божия, не можем мы их понять, а потому необходимо со всем смирением предаваться воле Божией.
Что будет? Как будет? Когда будет? Если случится то и то, куда приклониться? Если совершится то и то, где найти подкрепление и утешение духовное? О, Господи, Господи! И недоумение лютое объемлет душу, когда хочешь своим умом все предусмотреть, проникнуть в тайну грядущего, не известного нам, но почему-то страшного. Изнемогает ум; планы его, средства, изобретаемые им — детская мечта, приятный сон. Проснулся человек — и все исчезло, сталкиваемое суровой действительностью, и все планы рушатся. Где же надежда? Надежда в Боге.
Господь — упование мое и прибежище мое. В предании и себя и всего воле Божией обретаю мир душе моей.
Чудная ночь, легкий морозец. Луна серебряным светом обливает наш тихий уголок. Иду на могилки почивших старцев, поклоняюсь им, прошу их молитвенной помощи, а им прошу у Господа вечного блаженства на небе. Могилки эти много вещают нашему уму и сердцу, от этих холодных надгробий веет теплом. Пред мысленными взорами ума встают дивные образы почивших исполинов духа». Трогательны эти последние строки письма, свидетельствующие о неразрывной молитвенной связи с оптинскими старцами в то время, когда уже и обители-то по сути не существовало.
В 1923 году из монахов и послушников монастыря была организована сельскохозяйственная артель, но вскоре она была закрыта властями. Все имущество передали музею, при котором разрешили остаться лишь небольшой части монахов, остальным было дано распоряжение уходить. Для богослужений оставили Казанский храм, но и он вскоре был закрыт, последняя литургия состоялась на праздник Преображения Господня. Отслужив литургию, архимандрит Исаакий (Бобраков) сказал иеромонаху Никону: «Отец Никон, мы уходим, а ты останься, ведь сюда будут приходить богомольцы, надо, чтобы была служба, и надо их принять, а иеродиаконом останется отец Серафим». После этого в течение года богослужения проводились в помещении больницы и церкви преподобного Илариона Великого. Теперь все попечение о продолжавших приходить в Оптину богомольцах лежало на отце Никоне. От переутомления он тяжело заболел, но люди шли и он принимал их даже больной, в постели, прием начинался с раннего утра.
15 июня 1924 года была отслужена последняя всенощная в Оптиной, после которой отец Никон сказал слово: «Поздравляю вас с праздником. Бог дал, отслужили мы с вами еще раз всенощную; быть может, в последний раз, а, может быть и не в последний... Может, Господь приведет нас еще когда-нибудь собраться вместе и помолиться...
Но так или иначе, а возможно, что нам придется разлучиться и разойтись в разные стороны... Может быть, вы и будете иметь возможность видеть меня и бывать у меня в Козельске, хотя, вероятно, и не так удобно и не так часто.
В церкви часто поют, вы, вероятно, не раз слышали: «Праведник от слуха зла не убоится», если же мы боимся, беспокоимся и смущаемся, еще только слыша о хотящих прийти напастях, о грядущих бедствиях и зле, то этот страх наш изобличает нас в том, что мы далеко не праведники, а грешники, и потому должны смиряться. Если же мы приобретем кротость, будем смиренны, если мир будет в сердцах наших, то тогда исполнится следующее: «Посему узнают вси, яко ученицы Мои есте, аще любовь имате между собою». Имейте любовь, уступайте друг другу, воздавайте одна другой честь, не себе угождайте, будьте в любви, деточки мои возлюбленные...»
Пока отец Никон давал всем благословение, некоторые стали плакать, высказывать опасения относительно дальнейших событий, а он ласково сказал: «Вот, чудесненькие, ведь я — монах, я давал обет терпеть всякое озлобление и укоризну, поношение и изгнание, и если сие сбывается, если сие терплю, то радоваться подобает — так совершается чин пострижения на деле, и не унывать надо, а вы слюни распускаете... Сказано: "Радоватися подобает, егда во искушения впадаете различные..." Помню, когда я был еще Николаем, батюшка отец Варсонофий сказал надо мною молитвенно такие слова: "Господи, спаси сего раба Твоего. Буди ему Помощник. Защити его, когда он не будет иметь ни крова, ни приюта..."».
Духовническое служение
С 1924 года отец Никон поселился в Козельске вместе с оптинским монахом Кириллом (Зленко), служил в городском Успенском соборе, по благословению настоятеля говорил проповеди. В его обязанности входило вести отношения с администрацией музея, образовавшегося на территории Оптиной Пустыни, он старался сохранить все, что возможно, из книг и церковной утвари. Музей тем временем распродавал монастырское имущество, в частности священнические облачения, отец Никон выкупал их для духовенства, приезжавшего из самых разных концов страны. Вскоре появилось предписание всем монашествующим удалиться из Козельска, но некоторая часть монахов и послушников, около пятидесяти человек, осталась в городе. Братия в священном сане служили в храмах города и ближайших окрестностях.
Отец Никон окормлял христианские общины, которых много образовалось в Козельске, одна из них — из шамординских монахинь. Монахиня Амвросия (Оберучева), автор замечательных воспоминаний о том времени, сохранила подробную картину этих встреч с отцом Никоном: «Придя к нам, он обыкновенно молился вместе с нами перед образом и, преподав нам мир и благословение, садился, а мы вокруг него, и начиналась духовная беседа... К этому времени приходили еще другие сестры... всем так хотелось духовной беседы, у многих были различные недоумения по поводу того, как устроить свою жизнь, где жить. И духовные вопросы: как быть с мыслями, которые делают молитву рассеянной?
Одна сестра... говорила: "Мне хочется дожить до того времени, чтобы встретить Господа". — "Не надо, — говорил батюшка, — греховно желать до пришествия антихриста дожить. Такая скорбь будет тогда, как сказано: "праведник едва спасется". А желать и искать страданий опасно и греховно: это бывает от гордости и неразумия, а когда постигнет искушение, человек может и не выдержать"».
Это тяжелое из-за постоянной угрозы преследований, ареста, тюремного заключения время оказалось и совершенно особенным по тому горению духа, которое охватило верующих, не изменивших Христу. Отец Никон считал своим долгом поддержать своих духовных чад, научить их жить в новых обстоятельствах, сохраняя верность Господу. Зная об угрожающей опасности, готовил их к самостоятельной духовной жизни на случай его ареста, заключения. Он говорил: «Духовный отец только как столп указывает путь, а идти надо самому. Если отец духовный будет указывать, а ученик сам не будет двигаться, то он никуда не уйдет, а так и сгниет у этого столпа». Отец Никон принимал посетителей практически целый день, никому не отказывая. Обычно он сам выбирал из толпы пришедших очередного человека, зная, кто больше нуждается в его слове, поддержке. К тому времени уже явны были дары прозорливости, утешения, способность видеть человеческую душу, унаследованные от духовника, учителя — старца Варсонофия.
Сохранились проповеди, беседы отца Никона, записанные его духовными чадами. Они навсегда останутся живым свидетельством той трагической, но в то же время яркой эпохи в истории Русской Церкви. В день памяти своего святого покровителя мученика Никона, 28 сентября 1925 года, отец Никон в слове, посвященном своему святому, сказал: «Так вот, старайтесь всегда быть с Господом, и тогда сможете быть исповедниками Христовыми, будете свидетельствовать о Нем так же твердо, так же безбоязненно, так же чудесно, как свидетельствовали святые апостолы, святые мученики и все святые. Вот вам назидание. Будьте всегда с Господом, имейте память Божию, бойтесь отогнать от себя помощь Божию какими-либо грехами или помыслами греховными. Бойтесь оставаться без Господа».
А вот отрывок из беседы в день праздника Святой Троицы: «Скорби иноков последнего времени утончены, то есть при поверхностном взгляде на них нельзя признать их скорбями. Но это лишь злохитрость врага нашего... Искушения явные, грубые и жестокие возбуждают в человеках пламенную ревность и мужество к перенесению их... Враг заменил грубые искушения слабыми, но утонченными и действующими очень сильно. Они не вызывают из сердца ревности, не возбуждают его на подвиг, но держат его в каком-то нерешенном положении, а ум в недоумении. Они томят, постепенно истощают душевные силы человека, ввергают его в уныние, в бездействие и губят, соделывая жилищем страстей по причине расслабления, бездействия и уныния».
Отец Никон вел обширную переписку с оптинскими монахами и духовными чадами, число которых постоянно росло. В письме иеромонаху Варсису (Виноградову), он говорит: «Сколько я могу усмотреть, никогда не совершается так, как думают и предполагают люди, а делается все так, как Богу угодно по Его непостижимому для нас плану».
Начало мученического пути
В непростое время начала гонений на Церковь, когда многие верующие не были еще готовы к жестокостям и козням властей, не все смогли устоять, некоторых охватывало малодушие, они становились осведомителями, шли на сотрудничество с безбожными властями. Немало было таких и в окружении отца Никона. Живший вместе с ним монах Кирилл (Зленко) в какой-то момент перешел на сторону властей, но затем отказался предавать и был арестован. Иеромонах Гурий (Ежов), столкнувшись с материальными трудностями, добровольно стал посылать доносы в ОГПУ. Сохранился его анонимный донос в Козельское ОГПУ, характерен стиль и язык этого документа: «Товарищ Блинов, советую вам и предуисполкома приобрести яснозоркие очки и присмотреться поприлежнее, если вам по трудности и сложности ваших дел не позволяет хорошенечко вникнуть в положение дел управляемого сего города Козельска или вы бессильны, что уже, как видно, руки опускаете, пора бы очнуться и обратить особенное внимание на лица нижеуказанные, виновниками зла которые являются... Например, кому теперь стал неизвестен Никон... Беляев, квартирующий в Благовещенской караулке, этот пронырливый пес... добился того, что взял в свои руки собор Козельский... Квартира Никона является центром политической деятельности... Весьма важное письмо было получено Никоном от его друга Нилуса Сергея, писателя разной подпольной литературы
Товарищ Блинов, Беляев Никон уже проник с ножницами и мантиями монашескими к школьным преподавателям, обратите внимание, чтобы и в ГПУ не попал стричь. А сколько пострижено им же отовсюду приезжающих... Пора бы уже обратить внимание ваше, товарищ Блинов... на Беляева Никона, дать по хорошим ножницам и направить в Соловки или еще куда, пусть бы там вели бы себе пропаганду и стригли в монахи буржуазию, а то в Козельске уже квартир для таковых не хватает».
В 1927 году было принято решение об уничтожении Оптиной Пустыни, аресте оптинских монахов, живших в Козельске, а также администрации музея, «не справившейся» с задачей уничтожения известной и влиятельной в духовном отношении обители.
16 июня 1927 года отец Никон был арестован и заключен в калужскую тюрьму. 1 июля ему предъявили обвинения в том, что, «находясь на жительстве в городе Козельске, имеет тесную связь с заведующим Оптинским музеем... совместно с которым ведет антисоветскую агитацию через лиц, близко стоящих к нему, то есть единоверцев. Также ведет религиозную пропаганду и среди крестьянского населения, тем самым вызывая недоверие к советской власти... установлено, что Беляев производит скупку церковного имущества и ценностей для неизвестных целей и на средства, неизвестно откуда получаемые, при содействии зав. Оптинским музеем... в ведении которого указанное имущество находится». 16 августа 1927 года следствие было закончено, дело отправлено в Москву, где в октябре 1927 года было дано окончательное заключение о контрреволюционной деятельности и пропаганде проходивших по делу иеромонаха Никона и еще одиннадцати человек. 19 декабря 1927 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило иеромонаха Никона к трем годам заключения в концлагерь. 7 января 1928 года пришло распоряжение отправить отца Никона в Соловецкий концлагерь.
Лагерь и ссылка
27 января 1928 года на Калужском вокзале собралась огромная толпа — это были духовные чада отца Никона, пришедшие проститься с ним перед отправкой по этапу. В марте этап прибыл в Кемь, навигация на Соловки уже закончилась, и отец Никон был оставлен в пересыльном концлагере в Кеми, где его отправили сторожить сараи на морском берегу. Жил он в одном бараке с оптинским монахом отцом Агапитом (Таубе), которого искренно полюбил, но отца Агапита вскоре отправили в командировку, и они потеряли друг друга из виду. Старец Никон вел активную переписку с духовными чадами, которые старались его поддерживать, отправляли посылки с продуктами. В письмах отец Никон был неизменно бодр, наставлял своих чад стойко переносить испытания, не унывать и поддерживать друг друга. В апреле 1929 года его перевели на Попов остров, где он работал счетоводом в лагерной канцелярии. Здесь они вновь встретились с отцом Агапитом.
23 мая 1930 года Особое совещание при Коллегии ОГПУ без проведения нового следствия приговорило отца Никона к трем годам ссылки в Северный край. Врач во время медосмотра обнаружил далеко зашедший туберкулез и рекомендовал старцу обратиться с просьбой об изменении места ссылки по состоянию здоровья. Отец Никон, посоветовавшись с монахом Агапитом, сказал: «Воля Божия да совершится», и не стал ничего предпринимать. Он был отправлен в город Пинегу Архангельской области и поселился в находящейся в нескольких километрах от Пинеги деревне Воепала. В Архангельске ему пришлось расстаться с отцом Агапитом, горько было потерять собрата по лагерным мытарствам, с которым они жили в согласии и единодушии.
Отец Никон поселился в доме, хозяйкой которого была жестокая пожилая женщина. Вообще к ссыльным местные жители относились сурово, без всякого сочувствия, видя в них исключительно бесплатную рабочую силу. Женщина, у которой жил отец Никон, заставляла его нещадно работать — он носил воду из колодца, таскал и рубил дрова, выполнял всю тяжелую и черную работу по дому. Туберкулез стремительно развивался, старец чувствовал себя все хуже и хуже. А хозяйка считала, что ее жилец притворяется, и продолжала эксплуатировать его на тяжелых работах.
Поразительно, что письма отца Никона к духовным чадам в это время исполнены веры в Промысл Божий, благодарности Господу за все жизненные обстоятельства и слов поддержки и утешения в скорбях.
Кончина в изгнании
Отец Никон так описал в письме начало своей последней болезни: «Болезнь началась внезапно. Чувствуя себя здоровым, я пошел копать снег около дома и почувствовал боль в венах больной ноги. Я все же несколько поработал и утомился. Сразу заболели все вены, начиная от живота и до пяток. Я положил компресс, смерил температуру — 40°. Оказалось — кровоизлияние». Больной слег и не вставал три недели, когда же смог подняться, добрался до врача в больницу, за шесть верст от деревни. Тот, осмотрев его, подтвердил старый диагноз: «В легких плохо, туберкулез». В это же время старец писал духовной дочери: «Пока все необходимое имею, а будущее в руках Божиих. Слава Богу за все. Радуюсь, что у тебя хорошее настроение. Да, Господь вразумляет нас и призывает ко спасению...»
Хозяйка квартиры, поняв, что ссыльный иеромонах тяжело болен, стала гнать его из дома и даже вынесла из комнаты кровать. В Вербную субботу, 22 марта 1931 года, живший в соседней деревне Козловка ссыльный оптинский монах Петр (Драчев), навестив отца Никона, увидел, что больной лежит на двух сдвинутых табуретках, в шапке, в ватном подряснике и валенках. В изголовье стоит мешок со всеми его вещами. На его вопрос «Что это значит?» — отец Никон ответил: «А это значит — вылетай, куда хочешь». Тогда отец Петр вернулся в деревню Козловку, нанял лошадь и перевез отца Никона к себе. Он давно уже предлагал старцу перебраться в его дом, но тот не хотел ничего предпринимать по собственной воле, смиренно принимая все жизненные обстоятельства.
В доме, где жил отец Петр, окруженный заботой, отец Никон почувствовал себя несколько лучше. Они подолгу беседовали с монахом Петром об Оптиной и о том блаженном времени, когда был жив старец Варсонофий. В это время ухаживать за батюшкой смогла приехать его духовная дочь, сестра Ирина. Она вспоминала такой эпизод. Когда старец был уже совсем плох, он вдруг произнес: «Всечестный батюшка, отец Макарий! Ирина, подай стул... К нам пришел старец Макарий, а ты не видишь...» Ирина решила, что отец Никон говорит это в состоянии забытья и медлила, а он тихо произнес: «Простите, батюшка, ведь она неопытная».
Болезнь брала свое, отец Никон все более и более слабел. Последние недели жизни он ежедневно причащался святых Христовых Таин. Старец часто вспоминал о духовных детях, благословлял их, говорил о желании повидаться со всеми, но тут же добавлял: «Но да будет на то воля Божия...», повторял он в эти дни и слова апостола Павла: «Иные же замучены были, не принявшие освобождения, дабы получить лучшее воскресение» (Евр. 11, 35). Пока еще мог хоть как-то писать, старался каждому отправить хоть небольшую записку, несколько слов.
8 июля, на следующий день после праздника Рождества Иоанна Предтечи — престольного праздника скита Оптиной Пустыни, в 12 часов дня его причастил архимандрит Никита (Курочкин) и прочитал канон на исход души. Вечером отец Никон предал свою душу Господу, по воспоминаниям его кончина была тихой и мирной. Погребен отец Никон на кладбище села Валдокурье под Пинегой. Могила его до сих пор не найдена.
Отец Никон скончался 43-х лет отроду. Несмотря на молодой возраст, он поистине стал старцем — последним из плеяды оптинских старцев, духовников. Наследник старца Варсонофия, из его рук он получил богатую традицию оптинского старчества. В изгнании, поношениях и страданиях, он передал эту традицию Русской Церкви ХХ столетия, укрепив ее в исповедническом подвиге своим словом и самой жизнью. И ныне, когда поднялась из руин Оптина Пустынь, его слово поддерживает современных христиан, задачей которых является, вслед за восстановлением храмов и обителей, возрождать и духовное наследие. На этом пути наши помощники и молитвенники — оптинские старцы, а самый близкий к нам по времени — преподобноисповедник Никон. В одном из своих последних писем старец говорит: «Преподобный Феодор Студит, сам бывший в ссылке, ликует и радуется за умирающих в ссылке. И мне приходила мысль, что мы, иноки, отрекшиеся от мира, и ныне, хотя и невольно, проводим мироотреченную жизнь. Так судил Господь. Наше дело — хранить себя в вере и блюсти себя от всякого греха, а все остальное вручить Богу. Не постыдится надеющийся на Господа...»