«Старушечки» старца Варсонофия
Раньше мне нужны были беседы наедине, постоянное внимание старца — теперь я рада была возможности сидеть и слушать фразы из бесед батюшки с другими. Раньше всякое, даже малейшее укоризненное его замечание по моему адресу вызывало взрыв огорчения, обиды, даже ропота с моей стороны.
А теперь я не могу забыть своей неблагодарности, когда чуть-чуть совсем не сбежала из Оптиной, — и ни слова укоризны за это не слышала. Что ни скажи теперь старец, как сурово ни обойдись со мной, — мне все еще будет мало, я заслужила еще большего.
И, бывало, целые дни проводила я в коридорчике, и редкий день уходила без урока.
Почувствовал ли батюшка происшедшую во мне перемену и потому пошел, так сказать, мне навстречу, или и раньше он действовал так же, а я, по своей невнимательности и суетливости, пропускала многое мимо ушей, не умея пользоваться его словами, брошенными мимоходом, но теперь я целые дни смотрела, слушала, училась. Несколько таких уроков вспоминаются и сейчас.
Один раз приехали две монахини и передали отцу Варсонофию известие о смерти его духовной дочери, скончавшейся от чахотки. Перед смертью она была пострижена в схиму, исповедалась, причастилась и умерла. До конца была в сознании и просила передать батюшке её просьбу о прощении и благословении. Как просветлело лицо старца при этом рассказе! И как проникновенно произнес он несколько раз: «Блаженная душа!» — И тут же, обернувшись к иконам, помолился об упокоении её.
В другой раз, и тоже при всех, батюшка говорил с одной молоденькой девочкой, получившей воспитание в монастырском приюте и задумавшей идти в мир:
— Нельзя этого делать! Я не спорю, есть люди, живущие в миру и спасающиеся: Бог силен везде спасти человека, но девица, уже жившая в ограде монастырской и собирающаяся покинуть её, находится в страшной опасности. Враг ненавидит монашество, и если кто из таковых уходит в мир, где нет для защиты ни ограды монастырской, ни молитв сестринских и где враг нападает на нее с удвоенной силой, — там гибель её почти неизбежна. Держись монастыря.
Помню издалека приехавшую даму, оплакивавшую любимого сына, который, кажется, застрелился. Помню ее скорбные жалобы, ее слезы и тихие батюшкины речи к ней. А когда она отошла, задумчиво, словно про себя сказанные им слова:
— Вот ведь скорбь-то какая! Нет, пожалуй, лучше замуж не выходить. Одна дама просила благословения на поездку в Иерусалим.
— В Иерусалим? В какой? В старый или в Новый?
— В старый.
— Ведь сколько всего Иерусалимов?
— Два.
— Нет, не два. Один старый, в Палестине, другой Новый, близ Москвы, а третий какой? Горний Иерусалим, на небе, а еще четвертый есть — тот в сердце. Вот этот-то и надо отыскать и в него отправиться. Бог благословит и вас и всех других!
Старушка-крестьянка одной из ближайших деревень жалостно толковала батюшке о том, что ей жить нечем: была замужем, и дети были — восемнадцать человек родила, которые померли, а которые живы, выросли, но мать кормить не хотят, её же бьют. Старушка плакала и просила помочь ей. И опять батюшка заметил, ни к кому не обращаясь: «Вот оно, каково замуж-то выходить: растишь, растишь детей, а они тебя же потом бьют, и на старости одна остаешься. Пожалуй, лучше замуж не выходить!»
Еще одна старушка, придя тоже за милостыней и разговаривая с батюшкой, несколько раз повторяла:
— Старушечка, батюшка, старушечка!
Батюшка улыбнулся:
— Старушечка? Может, просто старуха?
— Старушечка, — осталась она верна себе.
— Ну пусть так! — и батюшка обратился к присутствующей здесь даме средних лет: — Вот вас, пожалуй, не назовешь старушечкой?
— Нет, батюшка, можно назвать!
— Ну, а тебя? — обернулся он ко мне.
— Нет, батюшка, пожалуй, нельзя!
— Нельзя? А по грехам? — вдумчиво взглянул на меня старец. Конечно, я должна была взять свои слова обратно, а он добавил:
— По грехам мы все «старушечки», все грешны, все нуждаемся в искуплении, в обновлении, и получаем его, сообщаясь с Господом Иисусом Христом посредством таинств. Здесь обновление. Знаешь, сказано: Обновится яко орля юность твоя! (Пс. 102, 5).
Один раз пришли две женщины за милостыней. Сходив, по обыкновению, на мужскую половину, батюшка вынес оттуда деньги и на возобновленные просьбы женщин стал им говорить, что много им дать не может, а по две копейки подаст. Одна из них благодарила за это, а другая просила прибавить еще, потому что на две копейки ей не прокормить детей. Она много и пространно говорила о своей бедности, но старец прервал её и все стоял на том, что дает обеим по две копейки. Потом подозвал одну из присутствующих и дал ей в руки два полтинника, громко говоря:
— Вот, на! Дай им по две копейки!
Та отдала. Увидев в руке серебро вместо обещанной меди, женщины стали благодарить старца, но батюшка возразил:
— Да ведь я не свое даю, как и она (через кого он подал) не свое дала. Слава Богу! — А потом рассказал нам, когда женщин уже не было, что старец отец Амвросий любил так подавать, через третьи руки. — И получающим радость, и ей, дающей, радость!
Хорошо было в то лето в Оптиной…
Фрагмент «Воспоминаний о батюшке» послушницы Елены Шамониной
Из книги «Оптина Пустынь в воспоминаниях очевидцев»