Жизнеописание отца Иоанникия
(в схиме Леонида)
Схимонах Леонид родился в 1783 году 18-го июля от православных родителей Тихона и Евдокии Бочаровых, мещан города Карачева, в крещении был наречен Иакинфом. Отец его занимался мелочною торговлею хлебом, пенькой.., скончался в 1809 году и погребен в Белобережской пустыни. Иакинф, придя в возраст, под надзором отца торговал также хлебом и имел лавочку, в которой можно было найти все нужное для крестьянского домашнего обихода: муку, конскую упряжь, деготь, веревки и проч.
На 22-м году от рождения, в 1804 г., проездом из Киева, молодой Иакинф заехал в Чолнский монастырь, где тогда подвизался подвигом добрым дядя его по матери схимонах Феодор, постриженец Молдо-Влахейскаго Нямецкаго монастыря, ученик великих отцев архимандрита Паисия и Феодосия; он выселился в Россию незадолго перед сим, а именно в 1801 году. По его-то убеждению и совету и, конечно, не без искры внутреннего призвания Иакинф решился сделаться учеником о. Феодора – посвятить себя на служение Богу в звании монашеском. Как сам рассказывал, он сначала хотел побывать дома, сдать отцу торговые дела, но Старец утвердительно сказал ему, что если он не останется теперь 5 в монастыре, то никогда не попадет, и он с ревностию стал внимать наставлениям опытного Старца и скоро привязался к нему искреннею любовию. До самой кончины он хранил благоговейное воспоминание о своем наставнике и благодетеле, любимый его разговор был о нем, и в часы предсмертного томления уже онемевавшим языком шептал: „Феодор, помолись о мне“.
Вслед за о. Феодором спустя 6 месяцев по вступлении в монастырь Иакинф перешел в Белые берега в 1805 году в начале. Здесь [в сноске: в 1807 году во время отчаянной болезни был пострижен тайно в мантию с наречением Иоанникием строителем о. Леонидом, а по выздоровлении облечен в рясофор. Когда же в 1809 году был получен указ о пострижении в мантию, то, как рассказывал сам Старец, просто надел ее и пошел к обедне] 6 в 1807 году пострижен в рясофор с переименованием во Иоанникия, а в 1809 году – в мантию с тем же именем; восприемным отцем был строитель Белобережской пустыни о. Леонид, находившийся в тесном духовном союзе о Христе Иисусе с его старцем о. Феодором, которого и вызвал из Чолнскаго монастыря для купножития.
В Белых берегах о. Иоанникий находился до 1814 года; будучи в рясофоре, состоял келейником при строителе пустыни о. Леониде 1,1/2 года; потом порядно проходил послушания просфорника, свечника и пономарское, и, как сам говаривал, „легки ми казались все сии, на самом деле небезтрудные послушания при руководстве в послушании вообще столь опытных старцев, каковы были о. Феодор и о. Леонид, которым и в то время не много равных было в русском монашестве“. О. Феодор отеческим согретым духом истинной любви о Христе обращением с учениками и, главнее всего, личным примером умел поддерживать в них спасительную ревность к трудам постничества. „Трудитесь, учитесь, братия, – часто повторял он им, – придет время, – прибавлял он для некоторых (сие о. Иоанникий относил впоследствии к себе), – и рады бы были делать что-либо для Господа и своего спасения, да уже сил не будет“. Эти слова о. Леонид нередко с самоукорением вспоминал в то время, как лишился зрения.
В Белых берегах предлагали ему посвящение в диакона, но, по совету своего наставника, коему он остался верен до кончины, о. Иоанникий решительно отказался от принятия священства, твердо содержа в памяти своей иносказательный отзыв о сем своего Старца: „Держись, – говорил он, – пока на горе, а очутишься под горой, некогда будет держаться“. Т.е. уклонись от санов в начале, а если согласишься принять сан иеродиакона, то иеромонахом, а потом и начальником сделают уже и против воли, не спрашивая согласия. Надо полагать, что на молодого инока, кроме совета Старца, также немало подействовал пример его восприемного от пострижения отца Леонида, добровольно сложившего с себя звание настоятельское для удобнейшего прохождения духовных подвигов в сожительстве с о. Феодором.
Обстоятельства разлучили на некоторое время о. Иоанникия с его дядей и наставником, который в 1809 году переселился в Северные пределы России, сперва провел несколько скорбных для него лет в Палеостровской обители, а потом в 1812 году перешел для жительства в скит Валаамского монастыря. Лишь только оставшиеся в Белых берегах духовные спостники о. Феодора узнали, что он основался на Валааме, как и они подвиглись на соединение с ним. О. Леонид и о. Клеопа переселились туда в 1811 году, а за ними потянулись понемногу и ученики их, в числе которых и о. Иоанникий имел радость присоединиться к отцам своим уже в 1814 году.
Эти духовные купцы, ищущие нетленнаго бисера – Христа, основавшись в Валаамском скиту, по преточному выражению Валаамскаго юродиваго Антона Ивановича, „торговали там хорошо“ и в короткое время успели значительно приумножить талант, им вверенный. Но возвратимся к о. Иоанникию. По прибытии на Валаам он был год просфорником, потом два года келарем, а в 1821 году, по воле настоятеля, отправлен в Петербург на монастырское подворье, где три года исправлял должность эконома. Из многих писем к нему о. Феодора (которые, к сожалению, не дошли до нас, ибо он за несколько лет по доброте своей раздал [их] на память о старце Феодоре его духовным детям и чтителям) несколько, относящихся к этому периоду его жизни, напечатано в житии о. Феодора, изданном в Москве 7.
В 1824 году февраля 28 уже по выходе из Валаама старцев о. Феодора и о. Леонида, о. Иоанникий взят в Невскую Лавру, где и пробыл до 1834 года и почти все это время состоял при продаже свечей. А как известно, послушание это поручается лишь доверенным и опытным из братии. В это время о. Иоанникий имел случай сблизиться с многими купеческими домами, в которых, как ученик славнаго по жизни своей Старца, пользовался особым уважением. Особенно был близок с домом купца П. В. Лесникова, жена которого, ныне вдова, А. Т. Лесникова, как духовная дочь иеросхимонаха о. Леонида, до самой кончины о. Иоанникия не переставала ему благодетельствовать.
В 1834 году о. Иоанникий, чувствуя влечение к пустынной жизни, в которой и полагал начало своего монашескаго пути, подал прошение о перемещении его в братство Оптиной Пустыни, куда и был переведен указом 19 апреля 1834 года и переселился в скит Оптиной Пустыни, где тогда пребывал с своими учениками и его духовный отец, старец иеросхимонах Леонид, бывший строитель Белобережской пустыни. В скиту Оптиной Пустыни о. Иоанникий пробыл безвыходно до 1849 года; в 1842 году указом 1-го июня, на основании определения Св. Синода, по старости лет исключен из штата, а в 1849 году по приглашению игумена Калужской Тихоновой пустыни, с которым был весьма близок, октября 7-го переместился на жительство к нему в Тихонову пустынь; здесь по настоятельному убеждению о. Геронтия в 1851 году марта 31-го он принял схиму и в память своего старца о. Леонида (скончавшегося в 1841 году) наречен в схиме Леонидом. Этим переходом о. Леонид сделал ошибку, которая, по милости Божией, послужила ему в большую пользу. Как сам он рассказывал, вскоре по прибытии своем в Тихонову пустынь он заметил, что о. Геронтий воспользовался его доверчивостью для своих личных целей и, получив желаемое, совершенно переменился в обращении с своим „пленником“, как называл себя сам о. Леонид. Несколько резких замечаний со стороны о. Леонида о том, что о. Геронтий, обнося часто на языке имя их общего наставника и благодетеля, вовсе уклонялся от пути, им указанного, произвели между ними сперва охлаждение, а потом и неудовольствие. ...Избегая дальнейших столкновений, он отнесся к настоятелю Оптиной Пустыни и скитоначальнику и, сознаваясь в своей ошибке касательно выхода из обители, ...искал примирения и дозволения переселиться по-прежнему на жительство в скит. Незлобивые старцы... с любовию приняли его обратно в свое сожительство.
...Вскоре по прибытии в Оптину Пустынь он окончательно лишился зрения от темной воды и благодушно принял сие посещение Божие, считая его посланным в очищение себя от человеческих немощей, грехов юности и неведения, вольных и невольных. Мирно провел он последний год своей жизни, между прочим, имел удовольствие простить и примириться с о. игуменом Геронтием, который был прислан владыкою на житье в Оптину Пустынь.
В 1853 году июля 18-го, Старец праздновал окончание 70-го года своей жизни, из коих провел в монашестве 47 лет. Чувствуя приближение кончины, по ослаблению сил физических и памяти, пожелал быть особорованным маслом. Таинство это теперь было совершено над ним уже второй раз 13-го октября в 10 часов утра в скитской Церкви иером. о. Пафнутием, Гавриилом и Иннокентием. Первый раз при начале монашеского поприща в 1807 году во время отчаянной болезни он был особорован маслом строителем о. Леонидом, причем пострижен в рясофор 8, и вскоре выздоровел без особых врачебных пособий. И в этот раз, хотя на некоторое время, силы его несколько оживились, и до самой кончины он был на ногах и мог ходить по келлии с помощью костыля. Только за день до кончины слег в постель и скончался, – тихо, без особых страданий – без сомнения, облегчив благодушным терпением последнего испытания (потери зрения) переход в вечность.
Отличительною чертою его характера, добрых действий и благонамеренных ошибок была прямота, вследствие которой он был враг всякой хитрости, лести, притворства и так называемого химерничества (пустосвятства); и, не имея в себе ни одного из сих пороков, если они бывали искусно прикрыты, не замечал их и через то, как выше было замечено, впадал иногда в ошибки, из коих особенно послужило ему спасительным уроком перемещение в Тихонову пустынь по личным отношениям к игумену о. Геронтию, трехлетнее пребывание там и не без труда совершившееся обратное перемещение в свою духовную родную семью – скит Оптиной Пустыни, где Старец окончил свое земное поприще. Вследствие того же свойства – прямоты характера, судил о людях и вещах и говорил откровенно, как они ему представлялись, не изыскивая выражений для смягчения оттенков или превращения белого в черное и, наоборот, не оскорблялся, когда ему говорили откровенно и прямодушно о том, что касалось до него лично. До кончины сохранил быструю память, знал и любил преимущественно рассказывать жизнь современных ему старцев и вообще духовных лиц, и в этом отношении память его была изумительна. Большую часть этих лиц он знал лично, о других собирал сведения от достоверных лиц и, если бы умел излагать свои мысли на бумаге, то в состоянии был бы написать весьма любопытное сочинение по этому предмету.
Отличительная черта русского человека – радушие и гостеприимство – также остались при нем до кончины, никто не выходил из келлии его без посильного угощения: кого поил чаем, кому давал яблоко, кусочек пряничка; всякую услугу любил оплачивать или взаимною услугою или (если постороннее лицо) приличною платою.
К вещам был непристрастен, в келлии имел только самое необходимое: несколько образов [в сноске: образ Владимирской Б[ожией] Матери – благословение ему старца о. Феодора, бывший с ним в Молдавии. Игумен Тихоновой пустыни о. Геронтий выпросил поставить в церкви, где он помещен в особом киоте с надписью], большею частию даренных от разных духовных лиц; портреты старцев своих – о. Феодора и о. Леонида; книги, коих было немало [в сноске: между ними замечательна рукописная книга св. Исаака Сирина, принадлежавшая старцу о. Феодору], видя ослабление зрения своего, подарил бывшему казначею Тихоновой пустыни о. Ефрему, с которым был в постоянном духовном общении и уважал его за благочестивую жизнь, а сам последнее время питался духовно воспоминанием наставлений старца Феодора, удержавшихся в его богатой памяти и в преданном ему сердце; иногда просил кого-либо из сожительствовавших с ним братий прочесть из „Добротолюбия“, говоря на память: „Прочти-ка мне вот такого-то отца такой-то стих“. И потом до перехода к другому останавливался и задумывался, после чего иногда пояснял прочитанный стих, говоря: „Старец Феодор толковал его вот так или приводил в указание при таком-то случае“. К Церковной службе был всегда весьма прилежен, посещая Церковь, пока не слег в постель, и только за месяц до кончины перестал ходить на общее вечернее и утреннее правило, которое ему вычитывал в келлии прислуживавший ему брат. Правя несколько лет в скиту канонаршескую должность, знал хорошо Церковный устав, помнил наизусть дни святых и в болезни часто нарочно захаживал к соседям, чтобы спросить, а какого в тот день святого память. И пользуясь сим, рассказывал иногда брату сокращенное житие святого, или, если был канун большого праздника, вспоминал, как в оный правили службу в предшествовавшие годы, кто служил и т. п.
3 [декабря 1853 г.]. В начале одиннадцатого часа утра приобщали больного старца схимонаха Леонида св. Таин Тела и Крови Христовой. Исповедовал Батюшка о. Макарий, а приобщал о. Гавриил в присутствии нескольких скитских братий. Старец, видимо слабевший, до вчерашнего дня все еще был на ногах и в памяти. По рассказу прислуживавшего ему брата Евфимия, вчера вечером в то время, как братия были на вечернем правиле, Старец по обыкновению побрел через коридор в соседнюю келлию вымыть руки и оттуда возвратился с необыкновенною для его сил поспешностию, захлопнув за собою дверь; на лице был написан испуг, словно он чего-то испугался. Тут он слег в постель, стал жаловаться сперва на озноб, а потом бросило в сильный жар, что попеременно и продолжалось до самой кончины.
К вечеру стало хуже, еще с полдня началось в груди хрипение и дыхание сделалось частое и прерывистое, беспрестанно усиливался мочиться, но все отправления уже прекратились, даже не мог свободно отплевываться от мокроты, которая в начале была с кровью...
Часу в 12-м ночи попросил теплоты, проглотил небольшой кусочек белого хлеба – то была последняя его пища. Днем приходили братия, между проч[ими] о. казначей Савва и о. Пахомий, с которыми он был близок; но он уже отвечал слабо, полусловами, хотя делаемые ответы показывали присутствие сознания. Так, о. казначей шутя звал его в именины на чай. Он отвечал: „Нет, не приду более“. – „Я пришлю вам пироги“. – „Я пирогов не ем“ (он действительно не ел их). А когда о. казначей стал прощаться, то сказал: „Благословите, да возьмите себе на пирог бутылку масла макового“.
О. Симеону дня за 4 подарил портрет живописный о. Леонида иеросхимонаха, сказав: „Возьми, пока жив, а то умру – не дадут может быть!“ Отцу Пахомию сказал: „Что ты пришел похоронять меня?“ – не изменив таким образом своему веселому характеру до самой кончины.
4 [декабря 1853 г.]. К 6-и часам утра я 9, находясь при нем (на перемену Евфимию) от 2-х часов, заметил, что ему сделалось хуже, пить просить перестал, хрипение в груди усилилось. Батюшка 10, идя к ранней обедне, зашел к нему, окликнул его, но не получил ответа и, благословив, приказал позвать о. Пафнутия, о. Амвросия и о. Гавриила читать отходную; на 3-й песни канона, чихнув несколько раз, тихо, без всяких конвульсий Старец предал душу свою в руце Божии. Тело, опрятанное по чину монашескому, осталось в келлии до следующего утра – дня похорон, и в это время братия читали попеременно Псалтирь. Поутру во время кончины Старца приехал, как бы на место, им оставляемое, иеромонах о. Вассиан из Москвы.
5 [декабря 1853 г]. День св. Саввы Освященного. Служба в скиту. Перед обедней внесли тело в Церковь. Обедню совершал о. казначей Савва соборне с иеромонахами Гавриилом и Нифонтом и иеродиаконами Пахомием и Иларионом. После обедни совершал погребение о. Архимандрит; по чину, для сего установленному, тело предано земле на скитском кладбище.
При опрятывании тела Старца заметили, что оно было теплое и мягкое в составах, что, по наблюдениям, считается хорошим признаком в отношении загробной участи преставльшегося. Вообще кончину о. Леонида сравнительно можно назвать мирною; терпеливым несением посланного ему пред кончиною тяжкого креста слепоты он заслужил милость Человеколюбивого Владыки Господа. Мир праху твоему, новый израильтянин, „в нем же не бе лести, иже не ульсти языком своим!..“