Аудио-трансляция:  Казанский Введенский

Бо­ять­ся сра­ма при ис­по­ве­ди – то­же от гор­дос­ти; об­ли­чив се­бя пред Бо­гом при сви­де­те­ле, по­лу­ча­ют ус­по­ко­е­ние и про­ще­ние.

преп. Макарий

Свя­тые от­цы не со­ве­ту­ют гре­хов чувствен­нос­ти изъ­яс­нять под­роб­но, что­бы па­мя­тию под­роб­нос­ти не оск­вер­нять чувств, а ска­зать прос­то об­раз гре­ха, а про­чие гре­хи, на­во­дя­щие стыд са­мо­лю­бию, долж­но по­яс­нить под­роб­нее, с об­ви­не­ни­ем се­бя.

преп. Макарий

Гре­хов­ные на­вы­ки и страс­ти не под­да­ют­ся ув­ра­че­ва­нию без ис­по­ве­ди. Вся­кое вра­че­ва­ние бу­дет не­пол­ным и не­дос­та­точ­ным без ис­по­ве­ди, а при по­мо­щи ис­по­ве­ди они удоб­но ис­ко­ре­ня­ют­ся. Всег­да не­об­хо­ди­мо об­ра­щать осо­бен­ное вни­ма­ние на ис­по­ведь, всег­да тща­тель­но го­то­вить­ся к ней и чис­то­сер­деч­но ис­по­ве­до­вать все свои сог­ре­ше­ния.

преп. Никон

← все публикации

ВЕЛИКОМУЧЕНИК ИОАНН НОВЫЙ — НЕБЕСНЫЙ ПОКРОВИТЕЛЬ И. В. КИРЕЕВСКОГО

Марина Анатольевна Можарова,
кандидат филологических наук,
старший научный сотрудник
Института мировой литературы РАН

Таинственная и неразрывная связь существует между душой верующего человека и святым, чье имя он носит. «Был сегодня у обедни у Гребневской Божией Матери. Стоял некоторое время перед образом Иоанна Нового», — отмечено в дневнике Ивана Васильевича Киреевского в день храмового престольного праздника 28 июля 1853 года.[1] И далее — важное замечание: «Положил с нынешнего дня писать в журнале моем непременно каждый день хотя одно слово»[2]. Это желание, несомненно, связано с неизменным стремлением Киреевского сохранять «правду внутренней жизни», быть, как он сам пишет, «истинным во всех изгибах моего ума и сердца»[3]. Примечательно, что первая запись в дневнике была сделана Киреевским 3 июня 1852 года, то есть на следующий день после его именин.

Память великомученика Иоанна Нового, Сочавского, пострадавшего за веру в XIV веке, совершается Церковью 2 июня. Святитель Димитрий Ростовский, начиная повествование о страданиях св. Иоанна[4], сравнивает его с мучениками первых веков, говоря, что хотя он и «последний по времени», но «не меньший первых». Св. Иоанн был знатным человеком, родился он в великом и славном городе Трапезонте[5], расположенном на берегу Черного моря. Как и многие другие жители этого города, св. Иоанн занимался торговлей и мореплаванием. Во время морского путешествия и начался его путь к мученическому венцу. Однажды св. Иоанн плыл на корабле иноземного мужа, который «родом был фряг» и «верою не восточного исповедания» (на Руси фрягами называли генуезцев и западных европейцев вообще). Этого корабельщика, нравом грубого и немилосердного, вооружил против св. Иоанна враг невидимый, не переносивший добродетельной жизни подвижника, пребывавшего в молитве и посте, оказывавшего помощь нуждавшимся и больным. Корабельщик начал досаждать св. Иоанну спорами о восточном (православном) благочестии, но ни разу не смог одержать победы. Св. Иоанн, «весьма мудрый и искусный в книжном учении», неизменно обличал его неправомыслие. Не в силах победить благочестивого мужа в словесном споре, корабельщик задумал отомстить св. Иоанну, оклеветав его. Когда корабль приплыл в Белград Босфорский (по другим источникам — Аккерман), злой завистник объявил правителю города, «родом и верою персу», что один муж, искусный в слове и не последний среди знатнейших вельмож города Трапезонта, желает отказаться от христианской веры и принять веру правителя, предписывавшую поклонение солнцу, огню, принесение жертв небесным светилам. Так оклеветанный христианин предстал перед градоначальником, принуждавшим его сначала лестию, а потом угрозами отказаться от истинной веры. Но даже страшные муки не сломили воли св. Иоанна. Он, «ко страданию мужески устремився, персское обличил еси нечестие: темже Церкве был еси утверждение». Так поется в тропаре святому.

Защитником Православия в XIX веке явился другой Иоанн, уподобившийся своему Небесному покровителю в главном: он тоже был, говоря словами канона святого, «истинным воином Христова проповедания». В эпоху, когда истинная вера в среде образованного сословия начала предаваться забвению и даже осмеянию, И. В. Киреевский совершил настоящий научный и человеческий подвиг. Обобщив философские знания новейшего времени, он предпринял первую попытку построения философии на христианских началах. Прот. В. В. Зеньковский назвал Киреевского «самым сильным философским умом первой половины XIX-го века»[6]. Оптинский старец Макарий оставил об Иване Васильевиче такие строки: «...он имел надежду провести религиозное и нравственное направление и соединить их, как и необходимо, с наукою, — тогда как в ученом мире наука непременно разъединяется с религиею. Это, пройдя опытом, он хотел доказать убеждением, и, конечно, успел бы в столь полезном для человечества предприятии, но сил физических не достало»[7].

Путь Киреевского к вере не был простым. «Зачем не способен я верить!»[8] — писал двадцатидвухлетний Иван Васильевич близкому другу. Новая пора в его духовной жизни наступила после женитьбы на Наталье Петровне Арбеневой, бывшей духовной дочерью старца Филарета — инока Московского Новоспасского монастыря. Наталья Петровна, воспитанная в правилах строгого благочестия, была сильно поражена неверием мужа и его пренебрежением церковными обычаями. Благодаря ее стараниям европейски образованный философ и талантливый литератор, не носивший нательного креста, познакомился со святоотеческими творениями. Беседы со старцем Филаретом благотворно подействовали на душу Киреевского и укрепили его в вере. Незадолго до смерти старец прислал ему свой нательный крест со словами: «Да будет он Ивану Васильевичу во спасение». После кончины старца Филарета в 1842 году началось сближение Киреевского с Оптиной Пустынью и старцем Макарием, ставшим духовным наставником Ивана Васильевича.

Не многим соотечественникам Киреевского, воспитанным и образованным в западном духе, удалось, подобно ему, осознать себя блудным сыном, находящимся на стране далече, перестать питаться духовными рожками и, пришед в себя, вернуться в дом Отца (Лк. 15, 11–32). Сам Иван Васильевич полученное им блестящее образование считал, по словам иеромонаха Леонида (Кавелина), «недоконченным зданием» и «спешил увенчать его покровом сердечной веры». Все свои богословские и философские занятия он вполне подчинял суду старца Макария. Последнее десятилетие жизни Киреевский посвятил тому, чтобы, «отвлечь внимание своих ученых собратий или по крайней мере небольшого кружка своих ученых друзей от философских умствований Гегеля, Шеллинга и Кº»[9]. Иеромонах Леонид (Кавелин) в примечаниях к публикуемому им отрывку из письма Киреевского, упомянув о «поучительной для наших доморощенных философов перемене» в образе мыслей Ивана Васильевича, указал на то, что, «увлекаясь философиею и тщетною лестию по преданию человеческому, а не по Христе», философы эти умышленно или неумышленно смешивают твердые границы между Православным и двумя инославными исповеданиями: римско-католическим и протестантским[10].

Во времена, когда неверие считалось признаком либеральности, а православие едва ли не служило синонимом невежества, Киреевский жизнью и делами своими явил твердое стояние в вере. Тем, кто утверждал, что «главное дело — быть христианином» и не важно, католик он или протестант, Иван Васильевич предлагал вопрос: «Но что такое общие убеждения христианские?» Различное понимание этих убеждений, по словам Киреевского, ведет «к самому отвлеченному понятию о Божестве». «Нет сомнения, — писал он, — что православный христианин, и приверженец латинской церкви, и последователь протестантских учений могут во многом сочувствовать между собою <...> Но это сочувствие их до тех только пор может быть живое, покуда останется не развитое, то есть покуда не достигнет до глубины основных убеждений ума и сердца <...> ибо общие выводы каждого исповедания, не только богословские, но и философские и нравственные, совершенно различны».

Православная Церковь, по словам Киреевского, «строго держится границы между Божественным Откровением и человеческим разумом»; католичество же «не знает твердости этих границ», и протестантские вероучения «основываются на том же уничтожении границы между человеческим разумом и Божественным Откровением». Вне Православия разуму дается свобода возвышаться над Божественными догматами. Вследствие этого католик должен будет подчинить свой разум уже не только Божественному Откровению, но и «некоторым человеческим системам и отвлеченным умозаключениям, возведенным на степень Божественной неприкосновенности». Протестант же, «признавая разум главнейшим основанием истины, будет, по мере развития своей образованности, все более и более подчинять самую веру свою личному своему разумению, покуда понятия естественного разума не заменят ему всех преданий Божественного Откровения и святой, апостольской Церкви»[11].

Европейское образование, заронившее в души многих русских зерна рационализма, определило именно такой путь к истине: не возвышение собственного разума «до того уровня, на котором разум может сочувствовать Вере и где обе области сливаются в одно нераздельное созерцание истины»[12], а поиск истины «мимо Преданий веры, внутри собственного мышления»[13]. Примером такого направления ума могут служить записанные Киреевским рассуждения одного образованного человека, уверявшего, что «нет ни чертей, ни Ангелов, что все сказанное о духах в Евангелии — аллегория и что он был прежде фанатиком веры, а после образумился и составил себе собственную религию, иное отбросил, иное удержал, иное переиначил в учении Церкви, а вкратце сказать, он допускает из Евангелия только одну великую истину: предписание любить Бога и ближнего». Человек этот «не один в своем роде, — добавляет Киреевский. — Почти весь мир образованный[14] рассуждает таким образом, почитая себя умнее всех, а весь верующий мир считая за олухов Царя Небесного»[15]. Беседа с этим человеком произошла в тот же день, когда Иван Васильевич молился перед образом св. Иоанна.

Жизнь Киреевского, небогатая внешними событиями, но наполненная трудной внутренней работой, приведшей его на спасительный путь, имела, казалось бы, одно важное отличие от жизни св. Иоанна: она не увенчалась мученической кончиной. Но все ли ступени духовного восхождения отражены в событиях жизни внешней? Дневник Киреевского убеждает в том, что готовность к мученичеству у него была: «Покуда человек вполовину христианин, вполовину эгоист, — до тех пор он грязь на пути Церкви к Царству Небесному. Только с той минуты, когда решительное и всецелое обращение сердца к Христу отрезывает все корыстные стремления и внушает волю, твердую до мученичества, — только тогда начинает в душе заниматься заря другого дня»[16]. Эта запись сделана за два года до смерти.

Неожиданная кончина Ивана Васильевича 12 июня 1856 года представляется, по обычным понятиям, безвременной. Но она перестает казаться таковой, если за объяснением ее сроков обратиться к службе великомученику Иоанну. В паремии службы святому входит чтение из четвертой главы Премудрости Соломона:

«Праведник же аще постигнет скончатися, в покои будет. Старость бо честна не многолетна, ниже в числе лет изчитается: седина же есть мудрость человеком, и возраст старости – житие нескверное. Благоугоден Богови быв, возлюблен бысть, и живый посреде грешных преставлен бысть: восхищен бысть, да не злоба изменит разум его, или лесть прельстит душу его. Рачение бо злобы помрачает добрая, и парение похоти пременяет ум незлобив. Скончався вмале, исполни лета долга: угодна бо бе Господеви душа его: сего ради потщася от среды лукавствия. Людие же видевше и не разумевше, ниже положше в помышлении таковое, яко благодать и милость в преподобных Его и посещение во избранных Его.»[17] (Прем. 4; 7–15).

Этим стихам соответствует надпись, выбранная старцем Макарием для надгробия Ивана Васильевича: «Узрят кончину праведника и не уразумеют, что усоветова о нем Господь».

Киреевский верил, что «Святое Провидение не без нравственной причины человека продолжает или сокращает назначенный ему путь»[18]. Рассуждая об опасности совершить что-либо несогласное с волею Божиею, Иван Васильевич записал в дневнике: «надобно твердо, незыблемо, несокрушимо, алмазно-твердо поставить себе границы не только в делах, но в самых незаметных пожеланиях, боясь, как огня, как бесчестия, самого незаметного лукавства в самой мимолетной мечте»[19]. Совсем не случайным представляется здесь совпадение подчеркнутого Киреевским выражения алмазно-твердо со словами «адамантовая душа» из жития святого, написанного святителем Димитрием Ростовским, а также со словами стихиры, в которой св. Иоанн назван «терпеливым адамантом». Это могло быть только результатом постоянного внутреннего стояния Киреевского перед образом его Небесного покровителя. В речи при отпевании Ивана Васильевича священник Федор Сидонский назвал его «поборником принятых от отцев и прадедов живых убеждений», христианином, жившим с верою, и писателем, не стыдившимся свидетельствовать о вере[20]. Поистине из неисчерпаемого источника мудрости черпали духовные силы два человека, разделенные веками, но объединенные единой верой и одним святым именем.

[1] Северный придел церкви Гребневской иконы Божией Матери был освящен (по ангелу царевича Ивана Михайловича) в честь великомученика Иоанна Нового 29 мая 1635 г. Церковь находилась на Лубянской площади, разрушена в 1935 г. См.: Сорок сороков. Т. 2. М., 1994. С. 253–257.

[2] Киреевский И. В. Разум на пути к Истине. Философские статьи, публицистика, письма. Переписка с преподобным Макарием (Ивановым), старцем Оптиной пустыни. Дневник. М., 2002. С. 423.

[3] Там же. С.440.

[4] Жития святых святителя Димитрия Ростовского. Месяц июнь. Репр. изд. Свято-Пафнутьева Боровского монастыря. 1997. С. 48–57.

[5] Трапезонт или Трапезунд — столица Трапезундской империи (1204 – 1461) на северо–востоке Малой Азии, ныне Трабзон — город и порт на территории Турции.

[6] Зеньковский В. В. История русской философии. В 2 т. Л., 1991. Т. 1. Ч. 1. С. 23.

[7] Цит. по: Афанасьев В. Супруги Киреевские. // Глаголы жизни. 1992. № 1. С. 48.

[8] Письма И. В. Киреевского к А. И. Кошелеву // Русский архив. 1909. Кн. 2. Вып. 5. С. 97.

[9] В Оптиной Пустыни // Домашняя беседа. 1861. Вып. 4. С. 64.

[10] Индифферентизм. Из письма покойного И.В. Киреевского к N. // Домашняя беседа. 1861. Вып. 46. С. 879.

[11] Там же. С. 881, 882, 884, 885.

[12] Там же. С. 886.

[13] Киреевский И. В. Разум на пути к Истине. С. 221.

[14] Подчеркнуто И. В. Киреевским. См.: РГАЛИ. Ф. 236. Оп. 1. Ед хр. 19. Л. 21.

[15] Киреевский И. В. Разум на пути к Истине. С. 423.

[16] Там же. С. 444.

[17] «Праведник, если и рановременно умрет, будет в покое, ибо не в долговечности честная старость, и не числом лет измеряется: мудрость есть седина для людей, и беспорочная жизнь — возраст старости. Как благоугодивший Богу, он возлюблен, и, как живший посреди грешников, преставлен, восхищен, чтобы злоба не изменила разума его, или коварство не прельстило души его. Ибо упражнение в нечестии помрачает доброе, и волнение похоти развращает ум незлобивый. Достигнув совершенства в короткое время, он исполнил долгие лета; ибо душа его была угодна Господу, потому и ускорил он из среды нечестия. А люди видели это и не поняли, даже и не подумали о том, что благодать и милость со святыми Его и промышление об избранных Его».

[18] Киреевский И. В. Разум на пути к Истине. С. 209.

[19] Там же. С. 440.

[20] Сидонский Ф. Речь при отпевании Ивана Васильевича Киреевского. // Иван и Петр Киреевские в русской культуре. Калуга, 2001. С. 280.

 

← все публикации