Аудио-трансляция:  Казанский Введенский

Доб­рое де­ло не есть вся­кое доб­рое де­ло, а лишь та­кое доб­рое де­ло, ко­то­рое де­ла­ет­ся ра­ди Бо­га. Внеш­ность де­ла не есть его сущ­ность, Бог зрит на серд­це. Как долж­ны мы сми­рить­ся, ви­дя, что ко вся­ко­му доб­ро­му де­лу при­ме­ши­ва­ет­ся страсть.

преп. Никон

Из­ве­ст­но нам, от Пи­са­ния Свя­то­го, что соз­да­ны мы не для то­го, чтоб толь­ко есть вкус­но, да жить при­ят­но, и гу­лять и ве­се­лить­ся без па­мя­ти. Мы соз­да­ны есь­мы на де­ла бла­гая, и сред­ством ко­их в крат­кой сей жиз­ни стя­жа­ва­ем веч­ную бла­жен­ную жизнь, к ко­то­рой все бла­го­да­тию Бо­жи­ею приз­ва­ны. Так здеш­ний век наш есть вре­мя неп­рес­тан­ных дел те­лес­ных и ду­шев­ных, а бу­ду­щий век при­я­тие по де­лам.

преп. Моисей

Еже­ли внут­рен­ний че­ло­век не по­у­ча­ет­ся в за­ко­не Бо­жи­ем и не пи­та­ет­ся и не ук­реп­ля­ет­ся чте­ни­ем и мо­лит­вою, то по­беж­да­ет­ся от внеш­не­го, и им­же по­беж­ден бу­дет, то­му и ра­бо­та­ет. От се­го ви­дят­ся де­ла угод­ные тем, но про­тив­ные Бо­гу, ка­ко­вые суть: гор­дость, среб­ро­лю­бие, чре­во­объ­я­де­ние, со­вер­ше­ние вся­ко­го ро­да по­хо­тей, празд­нос­ло­вие, сме­хи, гу­лянье, пи­ян­ство, зло­ба, лу­ка­в­ство, ложь, за­висть, лень и про­чие. Вот пло­ды се­я­ния в плоть, и по­се­му плоть и кровь Царствия Бо­жия нас­ле­ди­ти не мо­гут.

преп. Моисей

← все публикации

 

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ СХИМОНАХА ГЕННАДИЯ [1]

В мире Герасим Иванов Туманов, сын государственных крестьян Тверской губернии Бежецкаго уезда Ивана и Евдокии  Тумановых. Он был единственный сын у родителей и любимец отца. Неизвестно, по какой причине жил несколько времени в Петербурге в услужении по найму у одного богатого немца-лютеранина, в доме которого постов никто не соблюдал. Потому и Герасиму Иванову, как после вспоминал он, по необходимости приходилось нарушать установленные Святой Церковью посты; и только говел он на первой и страстной седмицах Великого поста. Но скоро ему наскучил этот, вводящий в пагубу, широкий путь жизни, и он решился, с одним единодушным товарищем, покинуть веселую столицу и повседневный разгул. Ему в то время было приблизительно лет 28.

Пошли они постранствовать по святым русским обителям, так как у них обоих было одно доброе намерение подвизаться ради душевного спасения, то с самого же начала пути они и стали преследовать эту цель. Только не зная установленных Святой Церковью правил, они стали подвизаться по-своему – шиворот на выворот: в будничные дни  подкреплялись пищей обычным порядком; а когда наставал какой-либо праздник, целый день постились.

395783 К 1838 году  Герасим Иванов прибыл в Оптинский скит, товарищ же его с этого времени теряется из виду. Скитоначальником тогда был иеромонах Антоний, родной брат настоятеля обители, отца Моисея. Заметив в молодом Герасиме детскую простоту, он стал уговаривать его по-детски остаться в скиту. «Идет со мною мимо тополя по дорожке, вспоминает после отец Геннадий, поднял тополиный сучек, и, показывая его мне, говорит: оставайся у нас, Герасим; посмотри-ка какие у нас деревья-то; понюхай-ка, как пахнут-то».  Привлеченный любовью скитоначальника, Герасим остался, и определен был в кухню помощником повара. Через год, по поступлении в скит Герасима, прибыл в Пустынь Александр Михайлович Гренков (в последствии известный старец Амвросий). Поживши несколько времени на монастырской гостинице, а затем в монастыре, он, наконец, в ноябре 1840 года переведен был в скит, и определен на место Герасима помощником повара, а Герасим сделан был главным поваром. Общим их удовольствием было на досуге побеседовать. Беседы эти, впрочем, не препятствовали их благочестивой жизни, и они мирно проводили дни свои. Но вот  Герасиму нужно было сходить в свой губернский город Тверь, чтобы выручить из Казенной палаты засвидетельствованный увольнительный приговор свой от общества, который почему-то очень долго не высылался из Палаты.  Сурово принял его  секретарь палаты: «Эти мне монашествующие, как нож по горлу, – зашумел он на Герасима, – только чай пить и калачи есть. Ты брат подожди!» А так может каждый рассудить: если бы самого секретаря-то посадить в монастырь, да заставить  каждый день неопустительно к службам церковным ходить, да пищу на братию готовить, да помои выносить; так не рад бы был и калачам. Да еще, откуда взять-то их монаху в общежительном монастыре, где доходов монахам никаких нет? Впрочем, как бы там ни было, а просьба Герасима  увенчалась успехом. Ему выдали из палаты увольнение, и он в радости возвратился в Скит.

Но тут встретило его новое горе. В его отсутствие Александр Михайлович занял место главного  повара, и когда возвратился  Герасим, его определили быть помощником повара, значит понизили. Расстроился Герасим. Придет в кухню, сядет на лавку, болтает ногами и ничего не делает. «Что же ты ничего не делаешь?» – спрашивает повар. «Я не мирен», – отвечал помощник. Впрочем, немирство это длилось не долго. Сходил он к старцу Макарию, открыл ему свою немощь, и, получив от него душеспасительное наставление, стал по прежнему в мирном устроении духа усердно трудиться в кухне в качестве помощника.

29 марта 1844 года Герасим определен был в число скитского братства указом духовной консистории. Затем он несколько времени исправлял послушание пономаря в скитской церкви. Но еще в молодых летах заболел, и отставлен был от всех послушаний. Из опасения близкой кончины он даже келейно принял постриг в мантию. Когда же несколько оздоровел, тогда его уже формально представили к мантии; и, по разрешении, он пострижен был настоятелем отцом игуменом Моисеем 17 ноября 1851 года. Нужно при сем заметить, что постриг в мантию не повторяется; так как раз монахом  данные Господу обеты и без повторения, остаются навсегда во всей силе. Если же монах хочет обеты свои повторить, то для сего должен принять схиму. Так было и с отцом Герасимом. При формальном пострижении в храме Божием, отец Настоятель постриг его, по-видимому, в мантию, но по чину пострига схимническаго. Неизвестно только, когда было дано ему имя Геннадия, при первом или при втором пострижении. Здоровье отца Геннадия от времени все-таки не исправилось, как должно; и потому он уже не годился к посвящению в сан иеродиакона, и прожил, так сказать в тени, всю свою жизнь. 14 мая 1860 года, по-старинному, уволен был за штат.

Вследствие своего слабого здоровья, отец Геннадий проводил жизнь уединенную. В положенные в Скиту служебные дни он  всегда своевременно приходил в церковь к службам Божиим; в прочие же дни пребывал  в келье, сам вычитывал для себя все скитские молитвенные правила, во время которых, как и во время служб церковных, часто по немощи сидел. Бывало же не редко, что труженик сей на целый день впадал в совершенное расслабление, называя себя, в это время «оловянным» (говорил он на «о»). Но и в таком положении он не упускал молитвенных правил; и если от бессилия не успевал иногда с вечера прочитать молитвы на сон грядущий; то перечитывал их уже, по прошествии ночи, утром; а за тем начинал уже читать утреннее правило наступающего дня.

Любимым его занятием в келье было чтение духовных книг. Он ежедневно поставлял себе в обязанность прочитывать житие дневного святого, и таким образом ежегодно прочитывал весь круг Четьи Миней Свт. Димитрия Ростовского. Любил и другие назидательные книги читать; а затем упражнялся в Иисусовой молитве. Также ежедневно, когда был в силах, читал вместе с другими братиями Псалтирь по благодетелям в положенные часы.

Во всем он любил точность. Все келейные занятия расположены были у него по часам: в положенные часы помолиться, в положенные часы книгу почитать, пообедать и прочее. В утреннее время он никогда не позволял себе пить чай раньше восьми часов, когда обыкновенно в монастыре отходит ранняя обедня. По двунадесятым праздникам всегда ходил в монастырь к поздней обедне и чаю уже утром не пил.

В характере отца Геннадия заметна была детская простота и искренняя ко всем любовь. Он не стеснялся высказывать старцу свои немощи и недостатки даже и при посторонних людях. Бывало, старец батюшка отец Макарий, желая побудить других братий к откровению помыслов, спросит при всех скитянах: «Геннадий! Что ты там наделал?» И отец Геннадий, если с кем, например, повздорил, все выскажет без утайки, нисколько не стесняясь присутствием других – ко всем старшим братиям он относился с почтением и смирением, и вообще ко всем с искреннею братскою любовию. Каждого брата не иначе называл, как «красное солнышко». Причем бывало, по своей привычке ласково потреплет брата рукою по плечу, или еще как-либо. А когда по должности благочинного делал выговоры неисправному брату, называл его горемычный. За такие боголюбезные качества душевные, любили отца Геннадия все старцы, начиная с отца Льва, Макария, Амвросия и прочие. Да и все братия скитские и монастырские относились к нему с любовию, а некоторые даже и с уважением. Сам же отец Геннадий, при своей Евангельской простоте и незлобии всегда был в мирном и веселом настроении духа. Иногда при случае говаривал: «У меня нет скорбей; кроме шуток у меня нет скорбей». Так исполнялись на нем слова батюшки отца Амвросия: «Кто из поступивших в монастырь прямо пойдет путем смирения; во страхе Божием, и охраняя по совести очи и слух и язык, а в ошибках прибегая к самоукорению, тот мало увидит неприятных случаев».

Нельзя, впрочем, сказать, чтобы у отца Геннадия совсем не было скорбей. Не малое время он исправлял в скиту должность благочинного, и потому приходилось ему делать замечания, в особенности младшим братиям, которые по своей неопытности в жизни духовной, со своей стороны делали отпор отцу благочинному, нанося ему оскорбления своими грубыми ответами; но отец Геннадий, по своему смирению все это переносил терпеливо.

За такую благочестивую и благоговейную жизнь отец Геннадий имел и особую благодать от Господа. Случалось иногда в летнее время, при бездождии, скитоначальник отец Иларион скажет ему: «Геннадий, помолись, чтобы Господь послал  дождя». «Благословите Батюшка!» – ответит отец Геннадий и молился за святое послушание, и Господь посылал дождь. Но иногда молитва его оставалась без успеха. Тогда отец Геннадий только скажет: «Нет, должно быть много нагрешили».

За несколько месяцев до кончины Московского митрополита Филарета отец Геннадий имел знаменательное сновидение. Так он рассказывал о сем: «Стою будто я в каком-то чудно украшенном месте, наподобие храма, наполненным обильным светом, у стены. Вдруг отверзаются со вне двери, входят два ангела, и ведут как бы некоего отрока. Слышу, чей-то голос говорит: «Это Филарет, митрополит Московский». Всматриваясь в черты отрока, я припоминал, как будто видел его, и находил сходство с портретом митрополита Филарета. Когда же идущие приблизились ко мне, я ощутил какое-то неизъяснимо радостное чувство. Потом ангелы провели отрока в противоположную сторону, которая, в особенности была украшена и сияла чудным обильным светом. Тем сновидение окончилось». Об этом сне, до кончины митрополита, отец Геннадий никому не говорил, считая его сомнительным, так как слышал, что митрополит здравствует, между тем как сон, по мнению  отца Геннадия, предвещал  его кончину. По получении же известия о кончине владыки, отец Геннадий уже рассказал свой сон некоторым скитским отцам и братиям.

43534445 Не смотря на то, что отец Геннадий не пользовался хорошим здоровьем, Господь судил ему пожить долгое время. Только к концу жизни он все более и более ослабевал в силах и испытывал недуги: некоторое время страдал мочезадержанием, голова у него, может быть от худосочия, покрывалась кровавыми шишками, в роде чирьев, и силы его совсем ослабевали; так что он не мог по прежнему сам вычитывать молитвенные правила, а вычитывал ему сосед молодой послушник. О недугах своих больной много не беспокоился, и только бывало вздохнет и скажет: «Что делать? Нужно и поболеть; и поболеть нужно». В течении долговременного недугования, отец Геннадий еженедельно в субботу в своей келии сообщался Св. Христовых Таин, которые приносились ему скитскими иеромонахами. Был он особорован св. елеем, и благодушно ожидал, когда настанет час воли Божией отойти ему от временной сей жизни.

Интересно было в это время его свидание с Калужским Преосвященным Макарием. За год до кончины отца Геннадия, именно летом 1898 года владыка прибыл в Оптину Пустынь и, по обычаю, отслуживши в монастыре литургию, посетил скит. Нужно было ему проходить мимо геннадиевскаго корпуса, и больной отец Геннадий пожелал получить от владыки благословение. Вот вывели его под руки два монаха на крыльцо. Когда приблизился Преосвященный, отец Геннадий, с детскою любовию и благоговением взирая на святителя Христова, протянул к нему руки и, приняв от него благословение, проговорил: «Ножку бы, ножку бы Вашу поцеловать!» А где там ножку целовать, когда спина не гнется, и двое держат под руки? «Сколько тебе старец лет?» – милостиво спросил преосвященный. – «Восемьдесят шестой», – ответил с детскою улыбкою отец Геннадий. «Ну, это еще что за старость?» – шутливо промолвил Владыка и пошел далее.

Последний год жизни отца Геннадия быстро протек и к осени старец совсем ослабел. Посетившему его близкому монаху сказал: «Вот-вот, уже и с постели встать не могу. Простите!» – И поцеловался с ним в уста. В предсмертное время он ежедневно сообщался Святых Христовых Таин. Настало, наконец,  2-е число сентября 1899 года, празднование Калужской Чудотворной иконе Божией Матери. В три часа по полудни старец мирно почил о Господе на 87 году своей жизни, проживши в скиту более 60 лет. На третий день после его кончины  было в скиту соборное служение Литургии и затем погребение. На надгробной чугунной плите его изображены следующие стишки:

По летам старец древний
Дитя душею был;
Молебник к Богу теплый,
Он всех равно любил.

 

Из воспоминаний преподобного Варсонофия, старца Оптинского[2]

«Однажды, – вспоминал преподобный Варсонофий, – когда я был еще послушником, вышел я из своей безмолвной кельи теплою июльскою ночью. Луны не было, но бесчисленное множество звезд сияло на темном небе. Любил я ходить по уединенной аллее скитского сада в это позднее время, чтобы, оставшись наедине с Богом, оторваться от всего житейского. Подхожу к большому пруду и вдруг вижу одного нашего схимника, отца Геннадия, проведшего в Скиту уже 62 года. Последние годы он совсем не переступал за скитские ворота и позабыл про мир.

Стоит неподвижно и смотрит на воду. Я тихо окликнул его, чтобы не испугать своим внезапным появлением. Подошел к нему:

—    Что делаешь ты тут, отче?

—    А вот смотрю на воду, — отвечает он.

—    Что же ты там видишь?

—    А ты ничего в ней не видишь? — в свою очередь спросил отец Геннадий.

—    Ничего.

—    А я, — сказал схимник, — созерцаю премудрость Божию. Я ведь полуграмотный, только и научился Псалтирь читать, а Господь возвещает мне, убогому, Свою волю. И дивлюсь я, что часто ученые люди не знают самого простого относительно веры. Видишь ли, все это звездное небо отражается в воде, так и Господь вселяется в чистое сердце,– следовательно, какое блаженство должны ощущать души, стяжавшие чистоту... Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят. Вот я, сколько ни стараюсь, не могу стяжать душевной чистоты, хотя и знаю, как это важно. А понимаешь ли ты, что такое чистота сердца? — спросил отец Геннадий.

—    По опыту не знаю, так как не имею этого, — ответил я, — но думаю, что чистота заключается в полном беспристрастии: кто не имеет ни зависти, ни гнева, ни какой другой страсти, у того и есть чистое сердце.

—    Нет, этого мало, — возразил схимник, — недостаточно только сполоснуть сосуд, надо наполнить его еще водой, — по искоренении страстей надо заменить их противоположными добродетелями, без этого не очистится сердце.

—    А вы надеетесь войти в Царство Небесное, отец Геннадий?

—    Надеюсь, что там буду, — сказал он уверенно.

—    Так как же вы сами говорите, что не имеете чистоты душевной, а только чистии сердцем... Бога узрят?

—   А милосердие Божие? Оно и восполнит все, чего недостает. Оно беспредельно, и я имею твердую надежду, что и меня Господь не отринет, — сказал схимник, и в его словах слышалась глубокая вера и искренняя надежда на милосердие Божие».

[1] ОР РГБ. Ф. 213. К. 53. Ед. хр. 2.

[2] Преподобный Варсонофий Оптинский. Беседы. Келейные записки. Духовные стихотворения. Воспоминания. Письма. «Венок на могилу батюшки». Свято-Введенская Оптина Пустынь, 2005. С.269-270.