Аудио-трансляция:  Казанский Введенский

Не­об­хо­ди­мо хра­нить плод мо­лит­вы. Он по­губ­ля­ет­ся, те­ря­ет­ся очень час­то от празд­нос­ло­вия сра­зу пос­ле мо­лит­вы и от меч­та­ния, ко­то­рое есть то же празд­нос­ло­вие, но лишь с са­мим со­бой. Мол­ча­ние пос­ле мо­лит­вы весь­ма по­лез­но: оно удер­жи­ва­ет мо­лит­ву в уме, серд­це и да­же на ус­тах вслух се­бе.

преп. Никон

Мы не долж­ны при­пи­сы­вать мо­лит­ве сво­ей чу­до­дей­ствен­ную си­лу, не долж­ны ду­мать, что про­си­мое на­ми всег­да Гос­по­дом ис­пол­нит­ся. Это мне­ние ис­хо­дит от гор­дос­ти и ве­дет в пре­лесть.

преп. Иларион

Во вся­кое вре­мя, что бы вы ни де­ла­ли: си­ди­те ли, иде­те ли, ра­бо­та­е­те ли, чи­тай­те с серд­цем: „Гос­по­ди, по­ми­луй!"

преп. Нектарий

Угасающий светильник

читать предыдущий фрагмент

 

Много у меня на душе было тягостей, от которых я надеялся получить там освобождение.

Отец Амвросий был в Шамордине, куда через день по приезде в Оптину я отправился с К. Н. Леонтьевым, которому тоже нужно было видеть старца. То значительное количество приезжих, которое бывало всегда в Оптиной, теперь стремилось к Шамордину.

Расположенный в восхитительной местности над очень высоким обрывом, господствуя над беспредельным видом низины, этот монастырь находился в самой горячей поре развития. Широко раскинулись бревенчатые корпуса келий, с засаженными между ними яблонями; выведен был фундамент для громадного собора. Ходили слухи о том, что архиерей требует возвращения старца в Оптину, а старец по причинам ему одному известным медлит. Ему назначено было выйти отсюда уже во гробе.

Казанская Амвросиевская ставропигиальная женская пустынь в Шамордино

Все в Шамордине дышало старцем. Здесь его чтили с тою безграничною теплотой и усердием, какое вкладывают в свои чувства женщины.

К. Н. Леонтьев долго оставался у старца, говоря об очень важном деле.

Когда я после него вошел к отцу Амвросию, я был поражен его видом.

Прп. Амвросий

Силы, казалось, совсем оставили его. Несколько раз в то короткое время, что я пробыл у него, голова закидывалась назад, так что мне становилось страшно. Рука еще могла сделать чуть заметное движение, чтобы благословить. Подведя голову мою почти к его губам, я с большим трудом разбирал его слова. Сказав о том, что наиболее тяготило меня и спросив о самом нужном, я вышел, потрясенный этим страданием и самоотвержением. А за мною ждали и шли еще и еще; у окон тоже стоял народ, ожидая, что старец выйдет благословить пришедших.

Во время обратного пути в Оптину К. Н. Леонтьев рассказал мне, что старец советует ему переехать в Сергиев Посад, и так как у него, жившего на пенсию и гонорар за статьи, не было сейчас свободных денег, чтоб подняться всем домом, — старец снабжает его, настаивая на скорейшем отъезде.

Это был тоже замечательный случай прозорливости. К. Н. Леонтьев скончался тою же осенью у Троицы через несколько недель по кончине старца. Его почитатели могли собраться к его погребению, между тем как его кончина без старца в Оптиной повлекла бы за собой и для родных, и по другим причинам бездну затруднений.

Дня через два я поехал опять в Шамордино. Отец Амвросий был теперь покрепче.

Я ожидал в тот год много важных для себя событий и переговорил обо всем со старцем.

Тут он сказал вскользь несколько фраз, которыми я впоследствии часто руководился.

Я попросил его дать мне в благословение икону, и он дал образок Николая Чудотворца; я также просил благословить мою сестру, и он осенил ее по воздуху другим, который я должен был передать ей.

— Я теперь, — сказал я старцу, — долго, вероятно, не буду в этих местах.

— Как знать, — сказал он, — и скоро заедешь.

— Нет, батюшка. В будущем году я буду в другой части России, а потом я солдатом буду. Мне не попасть сюда долго.

— Ты все свое. А будет причина, и скоро приедешь.

— Нет, батюшка, невозможно.

— Тебя не переспоришь. Поди пока, я тебя еще позову.К нему вошел келейник с переменой белья. От чрезвычайной слабости и жара в теле старец был в постоянной испарине, так что в последнее время раза три-шесть в час ему все меняли белье, что тоже было ужасно утомительно.

В это время я рассказал кому-то, что долго буду отдален от Оптиной, а отец Амвросий говорит, что я скоро приеду, но что, по-моему, это невозможно.

Когда я вернулся к отцу Амвросию, он был переодет. Я помог ему надеть обувь, потому что он хотел перейти в другую комнату. Мы были одни.

— Батюшка, — сказал я ему, — вот если я вас больше не увижу, не оставьте меня. Я вас очень любил. Не забудьте там.

Не помню, промолвил ли он на это какое-нибудь слово. Но в его чудном выражении и в глазах, пристально и долго взглянувших на меня, и вокруг в воздухе я почувствовал новый прилив любви, со всех сторон в ответ охвативший меня, — прилив любви, которого я никогда не забуду.

Я поддержал старца под руки, пока он, опираясь на костыль, перебрался в большую смежную комнату, приемную игумений. Он подошел к одному из кресел у стола и сел. Я хотел постоять, но он твердо приказал сесть. Это было со мною в первый раз. Так провел я еще минут пять. Я говорил ему, как мне трудно ладить с собой и как я себя ненавижу; и слышал от него еще раз о том, как вся жизнь должна быть непрерывною кровавою борьбой, чтоб спастись, и что Бог помогает только тогда, когда человек с силою стремится к Нему. Я повторил ему еще все, на что я надеюсь, и что меня влечет в жизни, и что я хотел бы из себя сделать.

Потом мы простились. И когда я выходил, то старец казался мне таким бодрым, что, несмотря на только что произнесенную мною просьбу, я был бесконечно далек от мысли о близости того, что совершилось так скоро.

14 октября, встав рано, я часов в семь пошел натощак сделать прогулку. День был сухой и ясный. Вернувшись, я отправился в столовую, где все было для меня готово.

После ранней прогулки я был голоден и с удовольствием смотрел на ожидавшие меня разные съедобные вещи. На столе неподалеку лежала газета, и, развернув ее, я стал равнодушно ее проглядывать. Мне бросилось в столбце телеграмм имя Калуга; я заглянул в те слова, что следовали за этим именем, и замер.

Там было в сущности столь простое, столь часто встречающееся известие — о смерти. 10 октября в Оптиной пустыни скончался старец иеросхимонах Амвросий.

Я прошел с раскрытою газетою к себе в комнату и долго сидел как пришибленный.

На следующее утро я на почтовых выезжал из Калуги в Оптину. На почте говорили, что за эти дни с ног сбились, гоньба была страшная. Нас ехало двое. Другой был человек, увлекавшийся раньше разными учениями, побывавший у Толстого и, приглядевшись к нему, резко уличивший его в непоследовательности. Не находя разгадки и пути жизни, он был близок к самоубийству, когда случайно попал к отцу Амвросию. Долго говорил он с ним и уверовал. Для него эта потеря была невыразима. Ведь старец его воскресил к жизни.

 

окончание.

Воспоминания Е. Н. Поселянина
Из книги «Оптина Пустынь в воспоминаниях очевидцев»