Впечатления камергера императорского двора
Переплыв на монастырском пароме реку, я взошел в Святые врата обители, и когда, подымаясь по уступам горного восхода до других внутренних ворот, я оглянулся, мне представилась противоположная сторона картины: весь город Козельск с его многочисленными храмами в живописной дали. Мне пришло на мысль летописное сказание о долговременной осаде, которую отважился выдержать этот маловажный город со своим юным безвестным князем против несметных полчищ Батыя, не привыкших встречать себе нигде препоны. Вот единственное воспоминание историческое, которым может похвалиться местность Оптиной пустыни.
Посетив собор, я поспешил к настоятелю, в его отдельный домик, и, по счастью, застал его в келье, потому что это было тотчас после малой вечерни: еще оставалось довольно времени до начала всенощной на праздник Рождества Богоматери. Благосклонно принял меня настоятель, отец Моисей; он был предварен о моем приезде братом своим, игуменом малоярославским Антонием, с которым я виделся в его монастыре. Третьего брата, игумена Саровского Исаию, я знал прежде, и мне утешительно было довершить здесь знакомство с благочестивым их семейством в лице старшего из них, о котором давно слышал как о восстановителе Оптиной пустыни. Действительно, кроме двух соборов, благолепно им украшенных, все сколько есть каменных хороших зданий в обители, и ограда и кельи — все это дело рук его, потому что его предместник ничего ему не оставил; а скит есть совершенно его создание, еще более в отношении духовном, нежели вещественном; он положил прочное начало, и ему верно последовали его преемники.
Этот скит был первым предметом нашей беседы, и я просил отца Моисея позволить мне его осмотреть до всенощной, потому что на другой день полагал продолжать путь свой. Радушный игумен извинялся, что не может сам мне сопутствовать в скит, так как готовился служить литургию на праздник; он хотел уже послать со мною своего келейника, когда взошли в его келью два почтенных старца.
В одном узнал я с чрезвычайною радостью отца игумена Антония, который по счастливому для меня случаю в этот самый день прибыл в обитель, другого же мне назвал сам настоятель: это был Макарий — начальник скита, которого уже давно я знал если не лично, то по утешительной о нем молве. Не всегда можно встретить соединенными в одной келье трех подобных мужей, достойно носящих иноческие имена свои, и кто имел это утешение, должен благодарить Господа, что не оскудели еще на земле благоговейные рабы Его.
«Вот вам лучшие спутники для посещения скита, — сказал мне настоятель, — потому что оба там начальствовали и могут вполне удовлетворить ваше любопытство». Я весьма обрадовался счастливому случаю, который мне столь неожиданно представился. Отец Антоний ежегодно посещает пустынь для утоления своей духовной жажды; он скорбит об удалении из любимого им скита, где провел семнадцать лет, и о начальственном своем одиночестве в Малом Ярославце. Сколько можно судить по первому взгляду, мне показалось такого рода различие в сих трех замечательных характерах: в одном — строгость духовная и углубление во внутреннюю клеть своего сердца от долгого пустынножительства и соответственно своему начальническому положению; в другом — детская простота и любовь, непрестанно изливающаяся из его сердца в каждом приветливом слове и действии; в третьем — созерцательность, примененная опытом к назиданию тех, которые вручили себя его руководству, и между тем не знаешь, кому из трех отдать преимущество…
Вообще должно сказать, что отец Макарий являет вместе с большою опытностью много сердечной духовной теплоты в управлении вверенным ему малым стадом, и потому так плодовиты труды его; особенно действительны искренняя любовь его и откровенное обращение, возбуждающие такую же искренность и со стороны подчиненных. Я не видал напряженного изъявления монашеского послушания пред его лицом в частых земных поклонах, не всегда искренних, ни потупленного взора с принужденною молчаливостью; напротив, все открыто смотрели ему в глаза, потому что у них не было на сердце ничего для него тайного, изъявляя, однако, глубокое пред ним уважение в каждом слове и действии, и садились только с его дозволения; но все это было совершенно просто, так что, казалось, он обращался в кругу своего семейства и, конечно, с нелицемерным сердцем может сказать: «Се аз и дети яже даде ми Бог» (Евр. 2, 10 — 13). Не в похвалу доброму старцу, не нуждающемуся в земной славе, излагаю здесь то приятное впечатление, которое он произвел на меня в кругу своих духовных чад, но для назидания нашей братии мирян и для примера ищущим ему подражать.
Фрагмент воспоминаний Муравьева А.Н.
Из книги «Оптина Пустынь в воспоминаниях очевидцев»