Наша дорога в Оптину
Все, о чем я хочу рассказать — истинная правда. И сколько бы ни прошло времени, все события тех лет в памяти моей живы. Сейчас 2015 год, 15 июня. Я вспоминаю то, что было ровно 20 лет назад.
Вот и вернёмся в 1995 год. Лето, середина июня, жарко. Мы едем в Каменку. Мы — это муж мой, Иван, за рулём, я — Наталия, рядом и кошка наша — персидская красавица Дуся. Каменка — деревня недалеко от Оптиной Пустыни.
Мы такие счастливые — ведь у нас свой дом рядом с Оптиной! 20 км — разве расстояние? На машине — быстро! Мы сможем часто бывать в монастыре: службы и праздники — всё впереди, т. к. отпуск наш только начинается. Дом мы купили хороший, есть сад и огород, надо только все привести в порядок. Для этого везём с собой целый прицеп разных полезных и нужных вещей: и посуду, и мебель, и ковёр, и книги, и журналы за много лет и даже газонокосилку! Вот я размечталась! Скоро уже приедем, и всё будет хорошо!
Приближаемся к деревне Подборки и вдруг... полная неожиданность! Машина наша взлетает в воздух, переворачивается и приземляется на колёса... Какие-то секунды мы «парили» в воздухе вниз головой. Ваня держался за руль, а я была пристёгнута, но ремень отстегнулся, и я почувствовала затылком удар и как будто колючие искры пробежали по левой руке от плеча и остались в пальцах!
Потом всё выяснилось: дорогу ремонтировали, но не выставили ни ограждения, ни предупреждающих знаков; на асфальт был налит слой битума, который из-за жары не затвердел, и шоссе превратилось в каток. Вот мы и «прокатились»!
Когда машина стукнулась об землю, разбилось лобовое стекло, рассыпались осколки, как пушистый мячик вылетела и куда-то убежала кошка.
Ваня смог выйти из машины, подошел к моей дверце и попытался её открыть. Мне очень хотелось выбраться из разбитой машины, но дверцу заклинило, и сразу открыть её не получилось. Я старалась надавить на неё правой рукой, но... Опять — вдруг!!!
Вижу: на дороге остановился автобус, к машине бегут какие-то женщины. Слышу, кричат: «Не трогайте её! Не трогайте! Ей нельзя шевелиться! Мы все видели! Мы — врачи, мы едем в Оптину. Мы возьмём её и довезём до больницы. Её надо на что-то положить». И вот, среди разбросанных по придорожному полю вещей из перевернувшегося прицепа нашли ковёр. Дверцу, наконец, открыли и меня осторожно переместили на этот ковёр и, как на носилках, отнесли в автобус. Едем в Козельск.
Я пыталась сопротивляться — ведь у меня всё цело, только немного больно затылок и левая рука немеет, но это пустяки! Пройдет скоро! Но у врачей было совершенно другое мнение. О возможных неприятных последствиях моего переворота рассказала молодая симпатичная женщина. «Я врач-невропатолог», — представилась она, взяла меня за правую руку, погладила и увидела на безымянном пальце рядом с обручальным кольцом серебряное колечко со словами «Господи, спаси и сохрани меня», помолчала и сказала: «Вот видишь, уже сохраняет. Надейся и всё обойдется». Потом я много раз вспоминала эти слова и благодарила Того, Кто послал мне на помощь таких чудесных врачей-невропатологов.
Автобус подъехал к больнице, когда уже наступил вечер, и пришлось ждать дежурного врача. Меня перенесли в рентгеновский кабинет и положили на стол. Лежу я и слышу разговор двух женщин в белых халатах: «Нет, ну ты подумай! Только этого нам и не хватало! Ведь завтра наш праздник — «День медработника», а тут...! Подобрали на шоссе какую-то девицу... что нам с ней делать?» Я стала извиняться, пыталась рассказать им, что на самом деле произошло, но в это время пришёл врач, осмотрел меня, проверил рефлексы и сказал, что руки-ноги в порядке, но надо сделать рентгеновский снимок шейной области. Я совсем успокоилась. Подошла ко мне медсестра, посмотрела, сказала: «Лежать смирно! Надо снять с шеи цепочку, давай расстегну». Я говорю ей: «Тут не только цепочка, тут крестик мой» Она наклонилась, расстегнула замочек, потянула вверх цепочку и положила её на мою ладонь и говорит: «Никакого крестика нет!» И вот в тот момент мне стало страшно! Как же так! Крестик всегда был со мной! Он достался мне от прабабушки, и я им очень дорожила. Я помню слова, сказанные при крещении в Спасо-Преображенском соборе Ленинграда: «Верь! И он будет защищать от всех бед!» И так всегда было... А сейчас?.. Куда же он мог деться?
Медсестра еще раз велела мне не шевелиться и ушла, а я просто оцепенела, ведь не мог же крестик исчезнуть! И как же мне быть без него?
Лежу неподвижно и слышу: включили аппарат, что-то загудело, потом стихло. Через некоторое время выходит врач-рентгенолог, в руках снимок, разглядывает его и вдруг! — возмущенный крик: «Ой! Да у неё там крест! Снимок испорчен, надо снова снимать!» Она подошла ко мне, подсунула руку под голову и сняла прилипший к шее мой золотой крестик! Вот где он был! Она положила его в мою ладонь, прямо на цепочку и, недовольно ворча, ушла. А я глубоко вздохнула, и как-то сразу стало легче — защита моя со мной! Только мысленно я возвращалась к аварии нашей и беспокоилась за Ваню — как же он там один? А я здесь лежу и жду чего-то... Сделали второй снимок — что-то там не очень ясно с шейными позвонками. Наконец пришел Ваня, рассказал про разборку с гаишниками, про ремонт дороги, про разбитую машину, про потерявшуюся Дуську и про то, что мне придётся лечь в больницу. Сейчас меня отнесут в палату, а завтра будет лечащий врач и всё прояснится. А пока положат меня на функциональную кровать. Я и не представляла, что это такое. Оказалось: железная кровать, в изголовье было подложено по два кирпича, а вместо пружинной сетки — доски и тонкий матрас и подушки нет. И еще сказали, что надо надеть на голову петлю Глиссона, чтобы зафиксировать шею. Мне уже было всё равно. Главное Ваня был рядом и успокаивал меня. Сделали мне какой-то укол, уложили и посоветовали поспать и не шевелиться. Ваня еще посидел со мной немного, поговорили мы о том, как быть дальше и решили, что он завтра поедет в Оптину к нашим знакомым монахам — отцу Мелхиседеку и отцу Ипатию, всё им расскажет и будет нам поддержка и помощь. А пока мы помолились. Ваня уехал в Каменку, а я заснула.
Не знаю, долго ли я спала, но проснувшись, почувствовала боль в затылке и шее. Хотелось повернуться, но поняла, что не смогу даже пошевелиться, т. к. голова моя при помощи петли Глиссона была жестко зафиксирована. Единственное, что я могла сделать — открыть глаза и вглядываться в темноту. Лежу и думаю: как же все так получилось и что будет дальше? Стала молиться: «Господи, дай мне сил и терпения! Помоги мне! И благодарю Тебя за всё!»
Слёзы текут, боюсь заплакать громко, чтобы не разбудить никого. Я притихла и стала вспоминать всё, что связало меня с Оптиной.
Первый раз я была в монастыре в 1973 году с экскурсией «Калуга Циолковского, Оптина Пустынь Достоевского». Впечатления остались разные: в Калуге всё замечательно, а в Оптиной — очень грустно и печально... Даже не верилось, что всё изменится и будет, как когда-то, прекрасный живой монастырь, о посещениях которого рассказывала моя бабушка.
Второй раз пришелся на 1989 год. Меня пригласила в гости Татьяна Ган — она купила там дом. Татьяна — замечательный, талантливый художник и просто добрый и душевный человек. С тех пор я часто приезжала в Оптину Пустынь вместе с Ваней.
Тут надо сделать отступление и рассказать о том, что произошло в 1990 году и во многом определило мою дальнейшую жизнь. В то время я работала ответственным секретарём редколлегии «Психологического журнала» Академии Наук, на заседаниях которой обсуждались вопросы «заполнения духовного вакуума» и было принято моё предложение о введении новой рубрики для публикации фрагментов из неизданных в нашей стране трудов православных философов и учёных, а также из рукописного наследия Оптинских старцев. Было подготовлено письмо с просьбой разрешить опубликование материалов, имеющихся в монастырской библиотеке, способствующих возрождению духовности в обществе и пригласить для этой работы монахов Оптиной Пустыни. Такова была цель нашей поездки.
Закрываю глаза и вспоминаю: я в Оптиной! Готовлюсь к разговору с наместником монастыря архимандритом Евлогием. Очень волнуюсь, боюсь, что отец Евлогий помочь мне не сможет, т. к. очень занят и много других более важных дел. Я исповедовалась, причастилась, помолилась преподобному Амвросию Оптинскому и пошла на приём к наместнику. А дальше всё сложилось самым чудесным образом. Архимандрит Евлогий не только радушно принял меня, но и предоставил помощь — замечательных оптинских монахов: о. Мелхиседека, о. Ипатия, о. Василия и послушника Евгения. С их участием и при поддержке самого отца-наместника была проведена большая работа по подготовке к опубликованию в «Психологическом журнале» в рубрике «Сокровища духовного опыта» неизвестных ранее материалов из святоотеческого наследия. Их советы и внимание, особенно со стороны о. Василия и о. Ипатия, стали для меня моральной поддержкой. Мы с Ваней часто бывали в Оптиной. Гибель о. Василия потрясла нас, но в то же время укрепила желание продолжать работу по составленному плану. Чувство связи с Оптиной только окрепло. А сейчас мысленно благодарю владыку Евлогия за внимание и доброе ко мне отношение, и память.
Открываю глаза и вижу: передо мной белая стена. Начинает светать, чуть-чуть рассеивается ночная темень, но на стене почему-то ясно прорисовываются высокие сосны — прямо, как вдоль дороги к Оптиной! И вдруг на фоне этих сосен появляется фигура человека — монаха в светлом подряснике, опирающегося на посох. Он как по воздуху приближается ко мне и я вижу его лицо, добрые голубые глаза и он улыбается! Я в изумлении узнаю в этом видении Преподобного Серафима Саровского! Ведь точно такой образ его находится на его старинной иконе, которую бабушка мне подарила, а привезла она её из Дивеево давным-давно. Не знаю, долго ли продолжалось это видение, но вдруг всё исчезло и передо мной вновь белая стена. И я заснула. А утром началась моя больничная жизнь. Пришел лечащий врач-хирург; посмотрел снимок моей шеи; сказал, что сдвинуты позвонки, но «петля Глиссона» поможет — надо её не снимать несколько дней. Потом сделает еще снимок, посмотрим и заменим петлю эту на специальный воротник «Шанц». Вот тогда можно будет ходить, но очень осторожно! А пока — лежать! И стало мне очень грустно... А ещё переживала я за Ванечку: как-то он там один и рёбра болят, и машина разбита, и кошка пропала и кто ему поможет.. Но тут появился сам Ваня и отвлёк меня от печальных мыслей. Рассказал, что развил бурную деятельность: созвонился с племянником Колей и другом Валерой и скоро они пригонят нам другую машину, а эту заберут в ремонт. А сейчас надо мне собраться с силами, не раскисать и все будет хорошо! Вот я лежу, настраиваюсь на «всё хорошо», вспоминаю ночное видение Серафима Саровского, но рассказать Ване об этом не решаюсь...
А Ванечка тем временем познакомился со всеми больными нашей палаты и устроил чай с пирожками и с душевным разговором. Всем посочувствовал, пожелал скорее поправиться и попросил за мной приглядывать — такой лежачей и беспомощной. И до сих пор я вспоминаю с благодарностью милую девушку Ирину с соседней кровати. Она уже шла на поправку после операции и часто подсаживалась ко мне и рассказывала забавные истории про маленького поросёнка. А молоденькая цыганочка (тоже после операции) говорила мне: «Ты глаза закрой, но не спи, а я тебе тихонько спою!» И пела очень хорошо!
Вот опять наступает ночь. Я лежу в «петле Глиссона» — неудобно очень и даже больно, но я терплю и жду: очень хочу снова увидеть Серафима Саровского! Снова передо мной белая стена, вглядываюсь напряженно, не шевелясь... и вижу: сосны, освященные заходящим солнцем, зелёная трава, дорога и по ней опять движется фигура преподобного Серафима в светлом подряснике. Лицо его чётко видно — он снова улыбается! И я улыбаюсь ему навстречу, радуюсь и кажется мне, что боль моя проходит. Так, с улыбкой, я и заснула.
Наступает утро и, как потом каждый день, повторяются дела: подъём, обход, беседа с врачом, завтрак, процедуры, уколы... Но этот день запомнился мне навсегда: пришел к нам в палату оптинский монах отец Павел (впоследствии схиигумен Гавриил). Было у него послушание — окормлять пациентов козельской больницы. Я раньше видела его на службе в монастыре, но издали; а сейчас — он рядом со мной, внимательно смотрит, а глаза такие добрые! У меня просто дыхание перехватило — так захотелось рассказать ему про всё, что с нами случилось, поведать ему обо всех моих мыслях и чувствах! Отец Павел улыбнулся, понял, что я волнуюсь, спросил, готова ли к исповеди. Я лежу в «петле», привязанная к спинке кровати и не могу повернуться и не знаю, как в таком положении говорить с Батюшкой. А он сел рядом со мной и говорит: «Не волнуйся, не торопись, будь спокойней». И я почувствовала, как от него будто волна тёплого ветра исходит и силы мне придаёт. Мне так хотелось не потерять это ощущение и я прошу: «Батюшка, дай мне руку твою!» Он опять улыбнулся и положил рядом со мной на кровать левую руку, а я схватила её своей правой рукой, сжимаю её и прошу: «Не сердись на меня, Батюшка, прости меня, но поддержи, дай мне сил терпеть боль!» Отец Павел сидит спокойно и говорит: «Тише, тише, Наталья, говори, я слушаю». Так началась моя первая исповедь отцу Павлу. Каялась я, что не достаёт мне выдержки и трудно терпеть боль и все неудобства; что переживаю я из-за невозможности помочь Ване, а только нагружаю его заботами; о многом еще я тогда говорила, даже о кошке нашей потерявшейся вспомнила. Очень хотела рассказать о ночных явлениях Серафима Саровского, но не решилась. А Батюшка говорит: «Давай закончим сейчас наш разговор. Я приеду завтра и продолжим». Но тут я сама не знаю, как всё получилось, я снова схватила его за руку и говорю: «Я должна обязательно тебе рассказать о том, что видела ночью». Отец Павел выслушал меня спокойно, не удивляясь, не переспрашивая. Посмотрел на меня как-то очень по-доброму и говорит: «Поблагодари Господа нашего и отца Серафима за заботу, а теперь отдохни. А вот это тебе очень поможет». И надел мне на левую руку чётки — троечку плетеную. От неожиданности я совсем растерялась, не знала, как благодарить Батюшку — лежу и плачу. Отец Павел ушел, пообещав скоро появиться в нашей палате, и пожелал всем терпения и сил. А я всё плачу, перебираю чётки со словами «Помилуй меня, Господи! И благодарю за всё!» Так в слезах и заснула. Спала, видимо, долго, но вдруг проснулась — почувствовала, как будто кто-то рядом со мной. Повернуться-то я не могу, только глаза открыла и вижу Преподобного Серафима близко-близко; четко вижу голубые глаза, улыбку, губы будто шевелятся, но ничего не слышно. И вдруг он поднял руку и стал медленно удаляться от меня и образ его становился все меньше и постепенно исчез, но оставил в душе моей радость и спокойствие. Я решила, что, раз всё так произошло, значит скоро мне станет легче и снимут с меня эту жуткую «петлю». И действительно через несколько дней сделали снимок шеи. «Петлю Глиссона» сняли; вместо неё укрепили на шее жёсткий воротник «Шанц» и разрешили чуть-чуть ходить и недолго сидеть. И появилась надежда на то, что скоро моя больничная жизнь закончится. А пока продолжались процедуры, уколы и долгое лежание...
Каждый день приходил Ваня — и уже не только я, а все в палате его ждали. Он что-нибудь вкусное приносил, что-нибудь интересное рассказывал; все вместе пили чай, делились своими печалями и радостями. Как-то он пришел с большой сумкой и сказал, что доктор наш разрешил сделать нам сюрприз и достал из сумки телевизор. «Вот теперь новости будут вас всех отвлекать от болезней и музыку можно слушать, только тихо!» Все Ванечку благодарили, а мне было очень приятно, что он такой заботливый и добрый.
Дни шли за днями, и вот уже почти две недели прошло, а видение преподобного Серафима на белой стене больше не появлялось. Зато в палату нашу часто приходил отец Павел. Я исповедовалась, все ему рассказала, причастилась и чувствовала себя лучше. Доктор даже разрешил мне со второго этажа спуститься по лестнице и погулять по травке. И еще раз сделали снимок шеи, и стало ясно, что скоро можно меня выписывать. На следующий день приходит Ваня, и я сообщаю ему эту радостную весть. Мы начинаем строить планы: наконец-то будем жить в новом доме, часто ездить в Оптину, попытаемся найти пропавшую кошку. И машина у нас уже другая. Вот и все, наконец, будет у нас хорошо!
Но не тут-то было! Мой лечащий врач ушел в отпуск, и выписывать меня будет кто-то другой. Опять — рентген! Я спокойно жду результата. И с отцом Павлом договариваюсь о встрече в монастыре. И настроение хорошее... сижу на кровати и жду доктора. И вот приходит молодая симпатичная женщина — мой новый врач. В руках у неё снимок моей шеи. Она улыбается, но строгим голосом говорит: «Надо лечь и расслабиться, внимательно меня выслушать и не возражать! Дело в том, что проявились некоторые особенности травмы шейных позвонков. Исправить все можно только операционным путём. И чем скорее, тем лучше. Завтра будет машина, отвезем в калужскую больницу. Доктор Мельников — прекрасный хирург. Всё будет в порядке».
Для меня её слова, как гром среди ясного неба! Лежу и плачу. И не знаю, что сказать, что делать... Тут как раз появился Ваня, успокоил меня, поддержал. И отец Павел пришел, успел вовремя и провёл соборование -как раз то, что было мне очень нужно. И еще поддержка появилась неожиданно: милая девушка Вика принесла мне подарок от отца Мелхиседека — маленький красивый складень с образами Иисуса Христа и Богородицы. С тех пор этот складень всегда со мной.
Постепенно, с помощью Вани, я пришла в себя, поняла, что других вариантов нет — надо готовиться к операции. Вытерла слёзы, улыбнулась, попрощалась со своими «сопалатницами», пожелала всем скорее поправиться и стала ждать утра. Но утро всё не наступало. И сна не было. Я лежала и думала: как же так вдруг всё меняется? Ведь завтра мы могли бы уже быть в нашем доме! А теперь — что будет? И что за операция? Даже страшно стало! Шепчу молитву Пресвятой Богородице. Зову Преподобного Серафима, но... на белой стене вижу только высокие сосны, и дорогу в Оптину освещает заходящее солнце, и птицы какие-то пролетают... и тихо-тихо...Утром мне не разрешили спускаться по лестнице, уложили на носилки и в машину отнесли. Так закончилась моя больничная жизнь в Козельске. Вот и едем мы в Калугу. Ваня сидит рядом со мной, держит за руку, что-то говорит, но я почти ничего не слышу, где-то витаю. Но вдруг Ванин голос стал как — будто громче: «Я был вчера в монастыре. Виделся с отцом Ипатием и отцом Мелхиседеком. Всё им рассказал. Они молятся за твоё выздоровление и ждут встречи с тобой в Оптиной. Желают тебе сил, терпения и выдержки. И не падать духом!»
Наконец мы приехали в Анненскую больницу. Принесли меня в приёмное отделение прямо к Владимиру Михайловичу Мельникову. Он показался мне очень серьёзным и строгим. Посмотрел на меня, долго и внимательно разглядывая снимки рентгеновские моей шеи, и сказал: «Что же мне их не показали? Ведь я был в Козельске два дня назад. А сейчас можно видеть, что состояние с каждым днём ухудшается. Операция необходима и как можно скорее». Я, слыша эти слова, лежу — ни жива, ни мертва, даже дышать боюсь. А Ванечка спрашивает: «Что, это такая сложная операция? Может лучше в Москву Наташу отвезти?» Доктор Мельников отвечает: «Операция действительно сложная, но до Москвы Вы Наташу свою просто не довезёте!» Тут я не выдержала: «Доктор! Мне никогда в жизни не делали операций! Я так боюсь! Может обойдётся, и я так поправлюсь?» Доктор улыбнулся: «Не надо бояться! Я таких операций столько уже сделал... Ведь это моя кандидатская диссертация! Всё пройдет отлично. Нужно только хорошенько подготовиться!»
Дальше я слышала отрывки их разговора. Доктор и Ваня обсуждали, как надо провести какую-то предварительную растяжку, а главное — позитивный настрой на успех операции. На сегодня план такой: сдать кровь на анализ. Пришла медсестра — молоденькая симпатичная румяная кудрявая. — «Дайте Вашу левую руку, уколю. Пальчики сжимайте и, пока кровь собираем, скажите, как у Вас всё получилось? Ведь при такой травме чаще всего в результате — полная обездвиженность. А у Вас — хоть бы что! Это просто удивительно!» Ну что я могла ответить? Сама удивляюсь. Затем прошла осмотр у терапевта, невролога, офтальмолога, анестезиолога, стараясь следовать рекомендациям: не ходить, не нервничать, хорошо выспаться. Последнее как раз и не получилось. Полночи я не спала; вспоминала слова доктора о его кандидатской диссертации. Хорошо, что у него большой опыт, но ведь раз на раз не приходится, и часто бывают неожиданные обстоятельства. Я это по своей работе знаю. Я тоже давно уже защитила кандидатскую диссертацию, но результаты исследований, полученные за время аспирантуры в Институте высшей нервной деятельности и нейрофизиологии АН СССР, не сразу нашли применение в моей реальной работе. Такие мысли куда-то далеко меня увели и настроение испортилось. Уже стало светать, вижу, что в палате не я одна не сплю — у окна сидит девушка и плачет. Мы пошептались и решили поддерживать друг друга. (Не буду рассказывать про её беды, просто желаю ей здравия и благополучия).
Вот, наконец, наступило утро, и начался день, ставший для меня таким испытанием, какого я никому никогда не пожелаю!
Пришел доктор Мельников с ассистентами. Установили рядом со мной портативный рентгеновский аппарат. Опять закрепили на моей голове «петлю Глиссона» и велели лежать, расслабившись и ни о чем не думать, ничему не удивляться, а просто — терпеть, т. к. будет больно! Но иначе нельзя 6-ой шейный позвонок вернуть на место, ведь он находится «в полном вывихе»! «Вообще-то травма твоя, Наташа, — сказал Владимир Михайлович, — близка к «синдрому ныряльщика», имеющему весьма тяжелые последствия. Но мы постараемся их избежать. А ты постарайся нам помочь. И всё получится! Да, крестик надо снять, положи его под подушку, он будет рядом и тебе поможет! Итак, начинаем!»
Пришел мой дорогой Ваня и его тоже подключили к «борьбе с вывихом». Я закрыла глаза, лежу, молюсь: «Господи, помоги мне!» Ничего не слышу, но вдруг чувствую резкую боль в шее и в глазах — как будто вспышка, яркая такая! Раз и пропала! И рассыпались искры! Вот тогда я и узнала, что такое «искры из глаз»! А доктор с помощниками действовали очень чётко: растяжка, контрольный снимок, проверка, передышка; еще раз так же и опять «искры из глаз»; ну, еще раз растяжка, контрольный снимок, проверка и — ура! — сдвиг позвонка получился! А из моих глаз не только искры, а целый фейерверк! И слёзы рекой!
Тут доктор Мельников сказал, что всё получилось, как он и планировал и завтра будет операция, а сейчас — отдых! Спать! Но сон оказался каким-то отрывочным. «Петлю Глиссона» с меня сняли, лежать неудобно, можно только на спине и даже чуть-чуть повернуться нельзя. И очень болит шея. Так мне жалко себя стало, что, наверное, я тихо застонала. Вдруг чувствую, что-то касается моих губ. Открываю глаза и в полутьме вижу: стоит около меня моя соседка и тихо говорит: «Пей, пей, это вода оптинская из колодца преподобного Амвросия — тебе будет легче, пей!» Я выпила несколько глотков, поблагодарила и уснула, улыбаясь. «Искры» пропали. Настало утро, а с ним и время операции. Привезли меня в операционную, положили на операционный стол. Увидела я этот стол и ахнула! Это не стол, а самый настоящий «крест»! Вот меня к этому «кресту» и прикрепили: руки в стороны, ноги — прямо, голова закинута назад... Доктор Мельников улыбался, но давал какие-то указания строгим голосом; рядом с ним — ассистент и операционная сестра. Я тоже пытаюсь улыбнуться, но не очень-то получается. Владимир Михайлович говорит: «Так, Наташа, сейчас начинаем. Все будет хорошо, спокойно. Даём наркоз, а ты считай — раз, два, три...» На счёте «четыре» у меня как-будто щелкнул выключатель. И я куда-то провалилась.
Не знаю, сколько прошло времени (как потом выяснилось — полтора часа), вдруг я очнулась, но как-то очень странно! Никакой боли не чувствую, наоборот, как-то тепло и приятно. Открываю глаза, вижу сначала белый потолок, какую-то лампу, а потом вижу себя «распятую на кресте» — такой «вид сверху». Ну, — думаю, — как интересно! И хочу это сказать доктору, но чувствую, что я не могу пошевелить языком и слова не получаются, хочу улыбнуться — и не могу! Докторов не вижу, но понимаю, что они находятся за моей головой. И я слышу их разговор: «Вот это мы достали, все уже в порядке, надо зашивать. Людочка, дай мне иголочку!» «Пожалуйста, Владимир Михайлович» — говорит сестра. — «Людочка, ну что ты мне дала? Дай тоненькую иголочку! Я хочу сделать аккуратный тоненький шовчик!» — это доктор говорит. А сестра в ответ: «Ах, Владимир Михайлович, какой Вы хороший! Вот иголочка!» Тут доктор Мельников говорит ассистенту: «Пора заканчивать, зашиваем!» Они оба склонились надо мной, и вдруг я почувствовала такую пронзительную боль, как будто меня всю охватило пламенем и опять «искры из глаз»! Боль всё усиливалась, разливалась по всему телу. И тут я взмолилась: «Господи, как же мне больно! Помоги мне, Господи!» И вдруг боль моя замерла. Я открыла глаза и вижу: около моего «креста» у самых моих ног сидят два оптинских монаха — отец Мелхиседек и отец Ипатий! Я очень чётко их вижу — они в своём обычном черном одеянии, с крестами. Лица их вижу, руки, а главное — они улыбаются мне, и я им отвечаю улыбкой; они кивают, как будто кланяются и губы шевелятся, но что говорят они, я не слышу, но вижу их очень ясно, как будто они совсем рядом, как на исповеди! Не знаю, долго ли я их видела, но вот, они опять улыбнулись; отец Ипатий взмахнул рукой, отец Мелхиседек качнул головой. А я закрыла глаза — боли как не бывало! и я будто куда-то провалилась! Вот и всё. Очнулась я в реанимационной палате: боли нет, лежать удобно, дышать, правда, как-то трудновато, но скоро и это прошло.
Подходит мой чудесный доктор Мельников. «Ну как, Наташа, видишь меня?» «Вижу» — «Слышишь меня?» — «Слышу» — «Руки подними, ногами пошевели. Не трудно? Ну вот и всё в порядке! Сейчас начинай дышать самостоятельно и постарайся хоть недолго поспать.» Но как тут заснуть? Меня мучил вопрос: как могли оказаться в операционной оптинские монахи — живые, настоящие? Ведь я не только их видела, я чувствовала их присутствие! Может прямо спросить об этом у доктора? Ведь он тоже мог их видеть?! Прямо спросить не решаюсь, начинаю издалека. «Владимир Михайлович, как Вы подбираете иголочки?» — «Какие иголочки?» — «Ну, для шва — я так слышала!» — «Где ты это слышала, когда?» — «Ну, когда Вы уже заканчивали меня оперировать и сказали, что пора зашивать?» — «Что я сказал?» — «Иголочку Вы просили у Людочки тоненькую для аккуратного шва, так?» И тут доктор как-то странно посмотрел на меня и говорит: «Не может быть этого! Ты не могла это слышать! Наркоз был глубокий!» Но я же не могла это всё придумать! И пришлось мне рассказать про всё, что я видела и слышала во время операции. Владимир Михайлович слушал внимательно, не перебивал, но попросил некоторые моменты уточнить. И в конце нашего разговора как-то задумчиво произнёс: «Да, такого у меня ещё никогда не было и не должно быть!» Как ты все слышала и видела — не понимаю. А монахов в операционной уж точно не было! Показалось тебе это, наверное».
Но я-то точно все помню -всё так и было, как сейчас говорят — «реально»!
Тем временем меня перевезли из реанимации в палату. Первым делом — руку под подушку! Крестик мой там меня и ждал. Но на шее он окажется нескоро -когда снимут швы и всё заживёт. А пока он всё равно будет рядом со мной.
Ванечка мой пришёл; посмотрел ласково, погладил по голове, сочувственно улыбнулся: «Ну, как ты — всё в порядке?» И тут я всё ему рассказала: как вдруг пропал наркоз, о чём говорили врачи, про жуткую вспышку боли, про мою мольбу и, главное, о появлении монахов около «креста», об их участии в моих переживаниях и о том, что они избавили меня от боли. Я закончила свой рассказ. Ваня молчит. Неужели он мне не верит?! Я начинаю его расспрашивать: «Ты ведь был в Оптиной? Видел о. Ипатия и о. Мелхиседека?» — «Да, конечно, был, видел их и рассказал им, что будет операция. Они сочувствовали и сказали, что будут молиться о здравии твоём!» И опять Ваня молчит, а я уже почти плачу. А он говорит: «Да, они всё знают, но приехать в Калугу они не могли. Может кого-то прислали, а ты не поняла? Но то, что помощь тебе пришла по твоей молитве — это правда!» Так Ваня меня успокоил и я ему благодарна.
Ну, а дальше — опять больничная жизнь, но уже калужская. Я лежу без «петли» на шее, но с «Шанцем» и двигаться пока не разрешается; уколы, таблетки, какое-то полезное питьё — всё, что нужно для выздоровления. Приходил доктор Мельников, внимательно разглядывал свои «аккуратненькие шовчики», говорил, что скоро их снимет, а сейчас всё идёт по плану. Мне очень хотелось продолжить наш разговор о том, что было со мной во время операции. Но доктор быстро уходил к другим больным, а я закрывала глаза и снова ощущала себя на операционном столе и уже ждала чуда — появления оптинских монахов. Думала: вот я после больницы приеду в Оптину, расскажу им всё. Неужели они не поверят? А пока продолжалась больничная жизнь, и я шла на поправку — меня даже перевели в другую палату для выздоравливающих. Оказалось — палата №6! Ну, прямо по Чехову! Столько было смешных и неожиданных историй, но не хочется сейчас всё это вспоминать, да и многое уже забылось.
Была радость — приехала из Москвы дочка моя Анечка: переживала за меня, волновалась, в разговоре по телефону я её успокаивала, но она — сама врач — хотела увидеть всё, что со мной происходит. Полдня просидела около меня, кормила, поила, развлекала; рассказывала, как живут — растут — играют дети Володя и Юля — мои любимые маленькие внуки — от них привет и пожелание скорее поправиться. И мне было так хорошо и стало казаться, что я действительно скоро буду дома! И добавил радости, как всегда, Ванечка. Пришел с загадочной улыбкой: «Отгадай, что я принёс?» Я, честно говоря, растерялась. Он всё время приносил что-нибудь вкусное, какие-то новые пирожки или салаты, или, когда я смогла читать, газеты, журналы с интересными статьями. А тут я смотрю — в руках у него какая-то фотокарточка — оказалось, что это портрет нашей кошки, пропавшей при аварии! Дуся наша персидская красавица нашлась! Дело в том, что Ваня в Подборках расклеил объявления о потерявшейся кошке, но никаких ответов не было. И вдруг вчера приехал к Ване в Каменку житель Подборок, очень милый парень, и привёз нашу Дуську. Оказалось, она забрела в его курятник и даже прихватила цыплёнка. Тут он её и поймал и привёз по объявлению в наш дом. Ваня его отблагодарил и все были довольны. Особенно Дуська — она плакала настоящими слезами! «Ведь ты подумай», — говорит Ваня, — «она 40 дней где-то ходила, но все-таки шла в сторону Каменки! Вот теперь мы вдвоём с Дусей тебя ждём, пора домой!»
И пора настала! Прекрасный доктор Мельников осмотрел «аккуратные шовчики» на шее, потом переключился на изучение рентгеновского снимка шейного отдела позвоночника; его особенно интересовал шестой позвонок — ведь это он был в полном вывихе! Я сидела перед ним и боялась дышать — вдруг он скажет, что надо еще что-то со мной делать? Но он произнёс с улыбкой: «Ну, не волнуйся, всё получилось хорошо! Ведь мы позвонки твои не трогали, только убрали отломки, а шестой выправили и укрепили клинышком. Всё будет на месте. Только с «Шанцем» на шее нужно ходить еще долго. Ты к нему привыкла, и я его дарю тебе — носи на здоровье! Завтра можешь отправляться домой. Но — никаких нагрузок, никаких резких движений и пока ходить осторожно и недолго. И через месяц прошу ко мне на приём».
Я, наконец, отдышалась — благодарю доктора от всего сердца, желаю ему всех благ и приглашаю приехать к нам в гости в Каменку.
И мы поехали домой. Едем по той самой дороге. Ваня прекрасно водит машину, стаж водительский огромный, любит быструю езду. Но в этот раз мы ехали медленно и останавливались на том самом участке дороги, где почти два месяца назад был ремонт, из-за чего мы и попали в аварию. Сколько было шума! А сейчас тиши и гладь и Божья благодать! Постояли, помолчали.. а у меня опять перед глазами лица наших знакомых оптинских монахов: улыбаются, кивают, как будто приглашают к разговору... И я поняла, что такой разговор мне очень нужен.
Первые дни дома я больше лежала, набиралась сил. Ваня смотрел на меня внимательно, оценивал состояние и, наконец, сказал: «Завтра едем в Оптину, но недолго будем, до могилок убиенных дойдем потихоньку, посидим около отца Василия, помолимся, может, кого и встретим. Готова ли ты?» Я, конечно, готова. Со всем сказанным согласна и жду «завтра». И вот мы едем в Оптину. Я очень волнуюсь и не могу понять причину такого волнения. Просто хочется увидеть белую, словно излучающую свет, арочку главного входа в монастырь и икону «Спорительница хлебов» рядом и прикоснуться к ней.
Мне, честно говоря, ходить трудно, к тому же на шее «Шанц». Под платком его не видно, но голову повернуть я не могу, но надеюсь, что всё выдержу. Подъехали мы к монастырским воротам, когда закончилась литургия. Перезвон, народ расходится. Мы идём к Введенскому храму и вдруг навстречу нам — отец Павел! Вижу его улыбку и слышу его голос — в нём удивление и радость: «Наталья, живая!!!» Он протягивает мне руку, я целую её, а он гладит меня по голове, утешает, а я плачу и всей душой благодарю его. Вместе с отцом Павлом медленно-медленно мы дошли до могилы отца Василия. Я обняла крест и опять плачу. А в памяти всплывают разные моменты нашей с отцом Василием совместной работы в «Психологическом журнале»: наши разговоры и споры, как мы готовились, обсуждали возможность публикаций святоотеческих поучений из наследия Преподобных Оптинских Старцев; как появилось название рубрики «Сокровища духовного опыта»; как всегда высказывал своё мнение о. Ипатий. Тут я оторвалась от креста — поняла, что мне необходимо увидеть о. Ипатия, всё ему рассказать — и что он скажет? Но силы меня ,увы, оставили. Я с трудом дошла до машины и долго не могла успокоиться. Дома пришла в себя и утвердилась в мысли: мне необходимо исповедоваться о. Ипатию. И стала готовиться к исповеди: вспоминала всё, что было со мной за последнее время. И снова в памяти моей возникает «операционный крест»; я снова вижу себя как будто сверху, а внизу у подножия креста опять стоят оптинские монахи, хорошо мне знакомые и уважаемые о. Мелхиседек и о. Ипатий. И кажется мне, что без их помощи не исчезла бы моя страшная боль! Так всё и было. Но почему же к моим словам относятся с недоверием и Ваня, и доктор, и моя подруга по палате? Только молчат и улыбаются !?
Наконец настало время исповеди. Отец Ипатий встретил меня улыбкой и добрыми словами. А я так волновалась, что не знала, с чего начать. Молчу и не могу сдержать слёз. Смотрю на него, стоящего рядом, и вижу — он такой же был там, в операционной, и улыбался так же! Собрала я все силы и потихоньку стала ему рассказывать о том, что видела и чувствовала во время операции. Отец Ипатий очень внимательно меня слушал, не перебивал, не переспрашивал. А я стараюсь убедить его: «Я ничего не придумала, всё это так и было! Ведь я не только видела вас, но и чувствовала ваше присутствие! И страшная боль с Вашей помощью прошла! И что ещё сказать, чтобы Вы мне поверили?!»
О. Ипатий посмотрел на меня серьёзно, вздохнул и говорит: «Наташа! Я верю всем твоим словам. И постараюсь тебя утешить. Тебе было очень больно, очень страшно. Ты взмолилась о помощи. Господь услышал тебя и послал тебе своих ангелов. Просто они приняли наши обличья! Так всё и было. Благодари Его». Я мысленно благодарила, а батюшка говорил спокойно, в голосе его мне послышалась радость, а я боялась даже пошевелиться, и даже дышать было трудно. Но постепенно я пришла в себя и поняла, что все мои переживания оправданы. Всё произошедшее — истинная правда. И я не забуду этого никогда! Я не берусь описать словами чувство, охватившее меня. Было тёплое ощущение, как будто я прикоснулась к чуду! (Вот и сейчас, когда я пишу об этом, мысль о моём чудесном спасении меня не оставляет.) И сквозь моё ликование слышу голос отца Ипатия: «Видимо не случайно тебя охраняли образы оптинских монахов. Будем считать, что Преподобные Старцы Оптинские так дают тебе знать, что здесь твоя защита и хорошо быть рядом с Оптиной».
А пока продолжалась наша жизнь в Каменке. Близилась осень. В нашем саду расцвели чудесные астры. Я каждый день гуляла по саду вместе с Дуськой — она тоже пошла на поправку, снова стала пушистая и красивая и от нас не отходила. Итак, прошел месяц после выписки из больницы и Ваня решил, что надо ехать на приём к дорогому доктору Мельникову. Ехать до Калуги около часа. Выехали мы утром, погода отличная, солнце и цветы вдоль дороги — мальвы и ромашки — красота! Проехали Подборки и остановились на том самом месте. Я взглянула на спидометр и замерла, увидев, 6 км 666м — это от дома до места аварии! Как же всё не просто! Не знаю, что и подумать?
А Ваня так спокойно говорит: «Давай не будем волноваться. Считай, что всё плохое прошло. И успокойся, ведь скоро приедем к доктору». Владимир Михайлович — чудесный доктор. После разговора с ним я всегда чувствовала себя увереннее и даже сильнее. Очень подробно он меня осмотрел, расспросил о моём состоянии, о том, как я выполняла все его рекомендации, и сделал вывод: «Я доволен результатом, шея держится хорошо, шестой позвонок на месте, шовчики затянулись. Так, если еще раз будешь ломать шею — сломаешь в другом месте! — это шутка такая! Ну, а пока «Шанц» не снимать, не перегружаться и вести здоровый образ жизни и всё будет отлично». И астры наши доктору очень понравились.
Пришло время возвращения в Москву. Перед отъездом мы с Ваней долго были в Оптиной: исповедь, литургия, причастие. После службы — общение с отцами Ипатием и Павлом — дружеское и заботливое напутствие и пожелание скорого выздоровления. А мне так не хотелось уезжать! И правда — Оптина притягивает. В Москве постепенно возвращалась к работе в журнале Все материалы рубрики «Сокровища духовного опыта», подготовленные вместе с отцом Василием, были опубликованы. Но забыть о нашей работе, о встречах, дискуссиях, спорах с отцом Василием было невозможно. Вместе с послушником Евгением мы хотели продолжить работу, но отец Ипатий остановил нас; сказал, что без отца Василия так, как было, не получится. И тема эта была закрыта.
Травма моего шестого шейного позвонка всё меньше меня беспокоила, хотя я всё ещё жила с «Шанцем» на шее. Прошло уже полгода после аварии. Я была на очередной консультации у профессора-хирурга и услышала знакомые слова: «Если сломаете шею, то в другом месте. Операция сделана блестяще! Доктор Ваш молодец!»
И вот уже 1996 год, лето, мы едем в свой дом в Каменке в отпуск. На том самом месте, около Подборок, остановились, помолились, вспомнили, что тут было и от всей души поблагодарили Бога.
Дорогая наша Оптина близко! Едем в монастырь на службы, снова видим наших чудесных монахов о. Павла, о. Ипатия. Мы с Ваней так рады встрече с ними! После службы подходим к могилам оптинских мучеников — убиенных иеромонаха Василия, иноков Трофима и Ферапонта. Прикладываемся к крестам. Грустно становится, печально, но уходить из монастыря не хочется. Сидим на лавочке около отца Василия; я вспоминаю нашу последнюю беседу с ним, прогулку по монастырскому саду. В памяти всё живо. Мы с Ваней проходим по тем же дорожкам и выходим из монастыря прямо на улицу Лермонтова к дому нашей Татьяны. Пьём чай с вареньем — у Тани оно всегда очень вкусное, хвалим. А она говорит: «Слышали новость? Нет? так вот, дом в Оптиной продаётся!» — «Где?» — «Да вот, совсем напротив меня». — «Кто хозяин, где его найти?» — «Рядом, а хозяева — ленинградцы!» Вот это да! Ведь я тоже ленинградка! Значит, мы быстро поймём друг друга и обо всём договоримся! Это я так сразу про себя решила. Честно говорю: после всего, что со мной было, меня как будто тянуло в Оптину.
Дальше всё пошло очень быстро. Мы познакомились с хозяином дома, посмотрели дом, сад, сарай, забор, кусты сирени у дороги, договорились о цене и решили, что всё нас устраивает. Главное — мы будем в Оптиной!
И вот, через несколько дней, после службы во Введенском храме, мы с Ваней идём по улице Лермонтова — хотим сообщить своё окончательное решение: покупаем дом! Идём бодро, улыбаемся, радуемся! Видим, как раз рядом с нашим будущим домом стоит оптинский старец батюшка Илий, с кем-то беседует. Мы, как всегда, к нему под благословение подходим. Он обнимает нас и спрашивает: «Что это вы такие счастливые? Чему так рады?» Я не могу сдержаться: «Батюшка, дорогой, порадуйся вместе с нами, мы дом в Оптиной покупаем!» — «Какой же это дом?» — «Да вот этот, мы около него стоим, скоро будем там жить!» — «Этот?» Батюшка как-то очень серьёзно посмотрел на меня, на Ваню и строгим голосом сказал: «Нет, вы в этом доме жить не будете!» Я замерла: показалось мне или я ослышалась? Смотрю на него, а Батюшка снова повторяет: «Нет, вы в этом доме жить не будете!» Тут Ваня заговорил: «Батюшка, как же быть? Мы ведь уже всё решили, и дом нам понравился, мы договорились обо всём»... А Батюшка опять: «Жить в этом доме вы не будете и забудьте о нём». Тут я не выдержала и слёзы прямо брызнули, сквозь плач говорю: «Батюшка, как же мы теперь будем? Мы ведь так хотим жить в Оптиной — просто себе дальнейшую жизнь без этого не представляем!» И очень коротко, но убедительно рассказала ему про аварию, операцию и своё спасение: вывод — без Оптиной нельзя! Он выслушал меня молча, вдруг улыбнулся и говорит: «Ну, не плачь, не горюй, этот дом вам не подходит, я знаю, что говорю. Но я помолюсь, как ваши имена?» — «Иван и Наталия» — «Ну вот, как мои родные. Идите и плакать не надо. Я помолюсь и будете вы жить в Оптине». Мы поклонились ему и тихо так пошли, чтобы сообщить хозяину дома о том, что покупка не состоится. Да, такого поворота событий мы не ожидали! Ведь в мыслях мы уже жили в нашем новом оптинском доме! И вдруг — такая неожиданность! Трудно поверить, но не поверить словам Батюшки Илия и не согласиться с ним — ещё труднее, да просто невозможно...
Мы вернулись в Каменку и стали ждать, сами не зная чего. Рассказали Татьяне о запрете Батюшки Илия, хотели узнать её мнение. Она даже не удивилась: «Раз Батюшка так сказал, значит так и будет, ждите.»
Вот мы и ждём. Живём в Каменке, заняты ежедневными делами: сад, огород, река Жиздра, лес с грибами и ягодами. Конечно, в Оптиной часто бываем — не пропускаем праздничные службы. У Татьяны за чайным столом беседуем с монахами оптинскими — о. Михаилом, о. Ипатием, о. Феофилом.
Время идёт и скоро лето кончится. Как-то после службы видели Батюшку Илия, но подойти к нему не смогли — его окружала толпа. И стало нам грустно. Вдруг видим — идёт Татьяна, машет нам рукой, зовёт. Подходим мы к ней и слышим: «Ну вот, вы и дождались — моя приятельница Лена дом свой продаёт срочно — это дом по нашей улице. Я ей уже сказала, что вы его купите, так ведь?!» Да, так всё и получилось! Правда, сначала даже не верилось, но слова Батюшки Илия мы не забыли. Вот и исполнилось его обещание.- «Я помолюсь, будете вы жить в Оптине».
Про то, как пришли в дом, как переделывали его, достраивали, перестраивали, обновляли и украшали — рассказывать не буду. Это совсем другая история. Но вот стройка — ремонт закончен. И мы пригласили о. Ипатия освятить наш новый дом. А после сидели на веранде, пили чай с пирогами, вспоминали всё, что было так недавно. Я говорила о своих переживаниях, о своём чудесном спасении, сохранившем меня; сетовала, что моим словам не верят. Но о. Ипатий сказал: «Не надо переживать. Ведь Ангел-Хранитель даётся каждому. Надо только в это верить! И всё устроится».
Так и устроилась наша жизнь в Оптине. Долгой была наша дорога в Оптину с неожиданными поворотами со спусками и подъёмами под дождём с вынужденными остановками, но всё это позади.
Уже почти 20 лет мы живём в нашем милом доме и друзей встречаем пирогами с чаем. Рядом Оптина Пустынь — наша защита от всех бед.
Мы верим.