<<предыдущая оглавление следующая>>
Благоустройство Предтеченского скита
Отец Макарий принял под свое начало Предтеченский скит из рук отца Антония в 1839 году, история скита насчитывала тогда 18 лет с момента основания. Внутренний распорядок к тому времени уже сложился, вся обстановка содействовала духовному возрастанию насельников. Особым украшением скита были насаждения, устроенные еще основателем скита отцом Моисеем и с любовью поддерживаемые отцом Антонием. Постройки же скита с момента основания практически не изменились. За годы пребывания старца Макария в должности скитоначальника Предтеченский скит значительно преобразился при содействии благотворителей — духовных чад старца. Теперь скит не только был обеспечен всем необходимым для жизни его насельников, но и поддерживал монастырь. В 1857 году распоряжением митрополита Московского Филарета был увеличен штат монастыря с целью пополнения числа насельников Предтеченского скита.
Были расширены и благоустроены здания скита: в 1857 году завершено возведение новых каменных Святых врат с колокольней над ними, обложены кирпичом примыкающие к ним корпуса келий, в 1858 году построена новая братская трапезная. Летом 1860 года в восточной части скита был заложен новый деревянный корпус келий с помещением для скитской библиотеки, которой старец пожертвовал хранящуюся у него бесценную коллекцию рукописей и книг духовного содержания.
Эти помещения были тщательно обустроены и внутри по распоряжению старца. Колокольня и святые врата были расписаны по мысли старца Макария — он сам выбрал сюжеты для всех изображений. Предметом его особой заботы было внутреннее убранство скитской церкви — в ней был позолочен иконостас, расписаны потолки и стены. При этом старец всегда соблюдал меру благолепия и простоты, он не любил вычурности и роскоши в храме, весь его облик был выдержан в строгом стиле, соответствующем общему, подвижническому духу святого места. Все росписи, украшения, каждый предмет, находящийся в храме имели свою цель и значение — ничего лишнего или случайного. При старце Макарии была приведена в порядок и значительно пополнена скитская ризница.
Отец Макарий не сразу продолжил начинание своих предшественников — разведение плодовых деревьев и цветов на территории скита. Поначалу ему показалось, что это не соответствует строгому духу скитской жизни. Но посетители, увидев, что нет прежних прекрасных цветников, стали выражать недоумение, а иногда и недовольство этим, поскольку привыкли к благоуханию и ярким краскам цветов в скиту. Тогда старец сначала устроил одну клумбу, и тут обрадованные чада и посетители скита стали с усердием помогать в устроении цветников и клумб, жертвуя семена, и вскоре весь скит украсился цветами и зеленью, а вдоль дорожек были устроены настоящие шпалеры.
Разросся и плодовый сад. Скитяне круглый год вкушали на трапезе плоды из собственного сада, ну а знаменитые моченые яблоки, приготовленные насельниками, раздавались по всей округе и пользовались славой за свой вкус и полезные свойства. Был расширен также скитский пчельник, также с помощью одного из учеников старца, с введением самых последних усовершенствований в области пчеловодства.
Заботился старец и о территории вокруг скита. Он очень дорожил его уединением, которое во многом обеспечивалось вековым сосновым лесом, окружающим скит и ограждающим его даже от расположенной рядом обители. «Человек,— рассуждал он,— получает в лесу себе успокоение и душевную пользу. Мы видим, как в прежние времена люди удалялись в чащу лесов, и там, в тиши от мира и сует его, в молитве и трудах иноческих искали своего спасения. Один вид присно зеленых хвойных деревьев нашей родины веселит зрение, служа символом надежды на жизнь присносущную, для взыскания коей удаляются в пустыни. Леса, окружающие наши пустынные обители, надобно беречь всеми мерами, чтобы чрез истребление их название "пустынь" не сделалось, наконец, праздным словом». Но в 1849 году сильная буря повредила лес, повалив множество деревьев. Старец позаботился о новых насаждениях и тот прекрасный лес, который сегодня обступает скит,— во многом результат его усилий. За молодой порослью, насажденной по распоряжению отца Макария, заботливо следила братия.
Конечно же попечение скитоначальника отца Макария не ограничивалось только внешним благоустроением. Будучи большим знатоком устава и церковного пения старец Макарий уделял большое внимание совершению службы — чтению, пению. К богослужению он относился с благоговением и трепетом. Если замечал ошибки, находил способ, не обижая брата, поправить его, так он постоянно поддерживал порядок, и богослужение в скиту постепенно совершенствовалось.
Самым же главным деланием старца, неизменным «послушанием», которое он совершал почти без отдыха, отдавая всего себя,— было духовное окормление братии и посетителей, количество которых постоянно росло. Именно эта его «деятельность» и являлась главной причиной процветания скита и монастыря.
Смиренный старец
«Наружный вид старца Макария был чрезвычайно привлекательный. Волосы на голове и бороде имел он недлинные и седые, бороду окладистую. Руки его отличались мягкостью и гибкостью, как весь его стан — стройностью. Лицо белое и чистое, ничем, впрочем, с первого взгляда не поражающее и по недостатку в глазах несколько неправильное, даже, по обыкновенным понятиям о красоте физической, вовсе некрасивое, притом с печатью постоянного самоуглубления, следовательно, на вид более строгое, чем ласковое. Но такова сила благодати Божией, что лицо это, служа зеркалом чистой, смиренной и любвеобильной души старца, сияло какой-то неземной красотой, отражая в себе то или другое из свойств внутреннего человека — плодов Духа, исчисленных апостолом (Гал. 5, 22, 23). Взор тих, слово смиренно и чуждо дерзновения. Вообще в нем было редкое соединение ума и детской простоты, величия и вместе тихости и смирения, делавших его доступным для всех и каждого»,— такой портрет отца Макария оставил его ученик иеромонах (впоследствии архимандрит) Леонид (Кавелин), автор первого жизнеописания старца.
Выше всего ставил отец Макарий добродетель смирения, к которому призывал своих духовных чад и образцом которого являлся сам. Вот характерные строки из его письма: «Мне-то горе, бедному! О людях рассуждаю, а сам низлежу во всех злых; и гордости не чужд. Принимаю от подобных себе слепцов ублажение на свое осуждение. А ежели бы вам открыть глаза, и видели бы хотя часть некую моих злых деяний; то воззрети бы не восхотели на такое чудовище. И надобно бы было мне умолчать и внимать себе. Но не знаю, обычай ли мой лукавый или тщеславный, под видом пользы якобы ближних не допускает умолкнуть. Оставляю попечение о своей душе, простираюсь о других; и только знаю, что пишу, хотя и весьма нелегко мне сие. Не знаю, что будет». Часто он приводил в письмах слова преподобного Исаака Сирина о великом значении добродетели смирения: «Смирение и без дела много прощает согрешений; как, напротив, все наши дела и все добродетели без смирения суетны — не спасут нас». Оберегая от самомнения одну свою духовную дочь, старец писал ей: «Пишешь: кажется тебе, что ты смиренна и терпелива. Какое наше смирение? — волчье; а терпение — гнилое».
За всеми его словами, поступками ощущалась огромная любовь к людям и желание им помочь, именно это привлекало всех к старцу. Рассказывал о себе оптинский старожил о. игумен Марк: «Вскоре по поступлении моем в Оптину я захворал лихорадкой. Болезнь моя продолжалась около двух лет. Больницы в то время в обители не было, и больные из братии лежали в своих кельях. Тогда я вполне убедился, какой великой, истинно отеческой любовью проникнуто было сердце старца батюшки отца Макария по отношению к братиям скита и монастыря, и в особенности больным. Несмотря на то что к нему ежедневно приходили во множестве посетители разного пола и сословия, он всегда находил время обойти всех больных братий и каждого из них обласкать, успокоить и утешить». Отец Макарий постоянно помогал бедным, причем умел делать это незаметно.
Как скитоначальник, старец занимал небольшой корпус, расположенный слева от скитских врат. Он был разделен на две половины, южную занимал старец, а северную — два его келейника. Половина старца состояла из двух комнат — приемной и его кельи старца, в которой он провел двадцать лет своей жизни. Это была небольшая продолговатая комнатка, с одним окном на юг — на дорожку, идущую от святых врат к Предтеченской церкви. Пред окном стоял простой деревянный стол, в ящиках которого хранились письменные принадлежности, а также образки, крестики, четки и пояски для раздачи посетителям. На столе стоял письменный прибор, бумаги, большую часть которых представляли груды писем, разделенные на требующие скорейшего ответа, менее срочные и еще не прочитанные. Здесь же лежали свежие духовные журналы или новая книга, которые старец просматривал урывками, чаще всего вместо послеобеденного отдыха. И, наконец, обязательно что-нибудь из святоотеческих творений, чтение которых для старца было постоянной насущной необходимостью. У письменного стола стояло кресло с овальной спинкой.
Юго-восточный угол и южная стена комнаты были заняты иконами и образами, многие из которых являлись подарками духовных чад. Среди них — особо почитаемая старцем Владимирская икона Божией Матери, пред которой теплилась неугасимая лампада. Под иконами на полке и аналое лежали богослужебные книги. Вдоль западной стены стояла узкая деревянная кровать, над изголовьем которой находилось Распятие, а выше — образ Спасителя — Доброго Пастыря, несущего на плечах заблудшую овцу. Над кроватью висело множество портретов подвижников благочестия и духовных деятелей.
Здесь старец совершал свой молитвенный подвиг, здесь принимал братию и посетителей-мужчин. Для женщин была устроена специальная внешняя келья, вход в которую был за оградой скита. Кроме того, каждый день старец отправлялся в монастырь, поэтому вдоль узкой дорожки, ведущей из скита в обитель, его обычно поджидали паломники и посетители, желающие взять благословение старца, обратиться к нему с вопросами, недоумениями. Отец Макарий совершал этот путь до обители всегда в окружении толпы почитателей.
Хотя отец Макарий с большим благоговением относился к богослужению, но сам он, поселившись в скиту, церковных служб не совершал из-за врожденного недостатка дикции. Старец исправно посещал все службы, в храме стоял, по воспоминаниям, в боковом проходе, весь уйдя в молитву. Но как глубоко понимал он все, касающееся богослужения, церковного пения и молитв, свидетельствует такой случай. Был тогда в Оптиной послушник Павел Степанович Покровский (в монашестве — отец Платон), друг Александра Михайловича Гренкова (будущего старца Амвросия), вслед за ним пришедший в Оптину. Он долго приспосабливался к монастырской жизни, непросто было отказаться от прежнего образа жизни и мирских привычек. Одной из них была страсть к музыке. Покровский играл на скрипке, помнил много произведений светской музыки, признавался, что они все время звучат у него в душе. Отец Макарий, сам когда-то игравший на скрипке, разными способами старался помочь новоначальному преодолеть эту привязанность. Чтобы обратить его страсть на пользу душе, отец Макарий поручил ему переписывать ноты церковных служб, разучивать новые напевы. Они часто беседовали о церковной музыке, причем Покровский любил партесное, западное пение, отличающееся от древнего светским характером. Однажды батюшка сидел в своей келье один за письмами, а Павел Степанович по обычаю зашел к нему показать новые ноты, вот как он сам описывает этот эпизод: «На мою просьбу он, положив на стол перо, начал рассматривать принесенные мною ноты. Наконец, послушав от меня напев догматика и, без сомнения, желая преподать надлежащее понятие о пении церковном, и притом разумном, он сказал мне: "Ну что ты разучаешь все новое партесное? Ну что в нем особенного? Как его можно сравнить с нашим церковным пением? Мы вот как этот догматик певали". И старец запел его по церковному напеву. Строго церковное его нотное пение проникнуто было самым искренним чувством вполне понимаемого им песнопения. Он воспевал Небесную Царицу Деву, как бы стоя пред Нею и созерцая славу Ее. Я забыл свои ноты и с изумлением глядел на поющего старца и не мог надивиться: как это у такого маститого старца, строгого подвижника, мудрого учителя, такое детски нежное чувство, такая пламенная, младенчески верующая любовь к Божией Матери! Батюшка чем дальше пел, тем глубже проникался чувством песнопения. Голос его уже начал дрожать. И лишь только пропел он: «быв человек нас ради»,— пение его прервалось. Слезы полились у него ручьем. Склонив голову, он плакал сильнее и сильнее и наконец зарыдал, как дитя, оторванное от любящей его матери — единственного утешения. Долго стоял я, изумленный таким явлением. Прошло с полчаса, а рыдания батюшки не прекращались. Вместе с тем виделось в нем такое глубокое чувство смирения и пламенеющей любви к Господу и Пречистой Богоматери, что мне даже стало стыдно и смотреть на него. Так я и не дождался конца рыдания старца и, глубоко растроганный, пошел со своими нотами к себе в келью"». Никогда не участвуя в богослужении, старец, по воспоминаниям, делал исключение на Страстной Седмице, и сам пел на утрени светилен: «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный...», очевидец вспоминал об этом: «И как он пел? Казалось, что слово вижду имело в устах его подлинное значение и что пение его выражало то, что в самом деле видели его душевные очи. Старческий голос дрожал от возбуждения чувства духовного, слезы катились по бледным его ланитам; сердца же слушавших проникались умилением. Невольно присутствовавшим в это время в храме Божием почитателям старца могла приходить мысль: "Тебе ли, земной ангел и человек небесный, облеченному в одежду смирения, вопиять ко Господу: одежды не имам, да вниду в онь?"».
Любовь старца распространялась на всё творение. Так, в зимнее время, сожалея об остающихся без пищи птицах, он обычно давал распоряжение келейникам подкармливать их, для этого к его окну была приделана кормушка: «...довольное количество синичек, коноплянок и маленьких серых дятлов слеталось пользоваться благодеянием старца. Заметив же, что большие птицы, сойки, стали обижать мелких беззащитных птичек, зараз поедая то, что им стало бы на целый день, старец, пиша нужные письма, сам по временам поднимался со стула, чтобы стуком в окно прогонять хищников. Но видя, что это не помогает, он уже велел сыпать зерна в банку, из которой мелкие птички легко могли доставать их, влетая в оную; сойкам же стало неудобно обижать их». Батюшка очень любил природу, в летнее время нередко прогуливался по скиту, любуясь цветниками, вот строки из его письма: «У нас проходят дождички с громом, и паки просиявает солнце. Погода благорастворенная. Жасмины в полном цвете, а георгины расцветают. Как бы нам постараться украсить душевный наш вертоград цветами добродетелей, благоухающих смирением!» В другом письме батюшка рассказывает о «птичьей столовой»: «У меня бывает всякий день много гостей пернатых. К окну приделана полочка, и сыплем зерен разных. Прилетают разного рода пташки: синички, воробьи, иваньчики (мелкие серые дятлы), сойки и другие. И всякая своим манером кормится. Естественная наука в натуре, и видна творческая сила и премудрость».
По свидетельствам близко знавших старца, до самой кончины он сохранил живость характера и подвижность: «Живость эта проявлялась во всех его действиях — в чтении, разговоре, походке, во всех его занятиях и даже в некоторых телодвижениях... По той же живости характера он не любил и в других медлительности и вялости, долгих сборов и т. п. Так, например, если кому случалось ехать с ним в дорогу, надобно было собраться спешно или заранее; потому что, едва лишь поданы бывали лошади, он уже готов был к отъезду и шел садиться. В делах послушания также любил, чтобы всё братиями делалось скоро, или, вернее сказать, с усердием и тщанием, ибо что делается усердно и тщательно, то бывает споро и скоро. Небрежности же не мог терпеть даже в маловажных делах. Например, если кто, взяв в руки книгу, вследствие торопливости или просто без внимания положит ее нижней стороной вверх, увидев это, старец не преминет заметить: "Ты положил книгу небрежно — это нехорошо",— и сам поправит ее».
В воспоминаниях о старце сохранились мельчайшие подробности его характера, привычек, светлый образ батюшки Макария дорог был тысячам людей, но большую часть воспоминаний составляют свидетельства о благодеяниях старца — его советах, утешениях, многочисленных случаях исцелений и избавления от опасности по его молитве. При этом для него главным было не просто разрешить какую-то конкретную проблему, но направить душу человека на путь спасения, обратить его мысли, душу, да и всю жизнь к Богу.
Духовное окормление
Время, свободное от молитвы, богослужений, за исключением краткого отдыха, отец Макарий посвящал служению ближним. Келейники старца свидетельствовали, что не было случая, чтобы он отказал кому-нибудь в помощи, дверь кельи никогда не запиралась. Даже ночью, бывало, приходили к нему с неотложными вопросами, и он тут же поднимался с постели, каким бы тяжелым не выдался день накануне.
Батюшка отличался поразительной памятью, над которой были не властны годы. Стоило ему один раз пообщаться с человеком, — и он уже навсегда запоминал его, со всеми житейскими обстоятельствами, проблемами, так что при новой встрече, через какое бы время она ни произошла, сразу узнавал человека и расспрашивал о его делах.
Одним из свойств старца Макария было удивительное умение почувствовать человека, найти к каждому подход, соответствующий его характеру, кого нужно — утешить, кого-то приободрить, к другому проявить строгость. Он знал меру и возможности каждого. Если человек не слушал его совета или обращался с вопросом, а на самом деле собирался поступить по-своему — отец Макарий говорил просто: «Делай, как хочешь». Давно знавшие старца понимали, что нет хуже этого ответа — он означал, что человек не готов последовать воле Божией, открываемой через старца. Отец Макарий был очень снисходителен к греху, когда видел, что человек искренне и глубоко раскаивается. Самым тяжелым для него было, если человек проявлял непослушание и своеволие.
По воспоминаниям, батюшке проще было общаться с людьми среднего и низшего сословий, они целиком доверяли ему, не искали в нем «внешней учености», готовы были сразу открыть сердце, да и веру имели более крепкую. Но слава старца была уже так велика, что для беседы с ним приезжали и представители высшего сословия, государственные деятели, писатели, ученые. Старец находился в духовной дружбе с семейством Киреевских, которое содействовало ему в издании святоотеческих трудов, о чем речь еще впереди. Среди знаменитых посетителей старца Макария — писатель Николай Васильевич Гоголь. Он неоднократно приезжал в Оптину, при этом обязательно встречался для беседы со старцем. Отец Макарий много содействовал тому духовному перевороту, который уже созревал в душе писателя и в результате которого были созданы его последние, наиболее глубокие произведения — «Письма о Божественной Литургии», «Выбранные места из переписки с друзьями». Общение Гоголя со старцем — не только важнейший факт его биографии, но и знак того общего поворота русской культуры в целом к Православию, вере, духовным традициям, который постепенно начал происходить в середине XIX столетия.
Были среди посетителей и такие, которые, как вспоминают, «приходили к старцу из одного любопытства и во время беседы с ним более походили на явившихся поучать его самого, нежели желавших услышать от него что-либо полезное. Старец, посвятивший себя всецело на служение ближним и не желая никого оскорбить, их принимал, хотя по временам и жаловался своим близким ученикам, что такие посетители лишь отнимают у него дорогое время, ему не принадлежащее. "Батюшка! — заметили ему однажды по уходе такого господина,— он, кажется, более поучал вас?" — "Что ж,— ответил смиренный старец,— спасибо ему. Он лучше вас понял меня. Чему доброму можно научиться от меня, грешного? А он многое знает — все знает". Случалось, что кто-либо из таковых любопытников, не понимая, зачем посещали старца люди верующие, начинал оспаривать сказанное им в ответ совопроснику. Тогда, кроме редких и особых случаев (то есть если речь шла не о предметах веры), старец тотчас же прекращал или, вернее сказать, сокращал беседу, говоря: "Как знаете; вы, конечно, знаете это лучше меня, я человек неученый". И затем или вовсе умолкал, или продолжал беседу уже о каких-либо посторонних предметах, что он шутя называл, как в устной беседе, так и в письменной,— "трынь-брынь"».
Драгоценным сокровищем для всех, ищущих спасения, являются письма отца Макария духовным чадам. Вот как оценил их значение по выходе собрания писем к монашествующим игумен Антоний (Бочков): «Письма его могут быть названы часами, по которым и во утро, и в полдень, и нощию можно поверять жизнь всякому монаху и монахине, для которых они назначены. И юный, и зрелый, и старый может прибегать во всякое время к этому указателю, который сам шествовал неуклонно по пути Солнца правды. Глубочайшая осторожность в советах, с твердостию и простотою данных не на краткое время, но часто на многие годы, применение советов к возрасту вопрошавших, к их устроению, ко времени и их обстоятельствам, знание монашеской жизни и человеческого сердца — все это, утаенное от мира сокровище мудрости и опытности так и бросается в глаза, приобыкшие различать сияние настоящих дорогих камней от фальшивого блеска. В отце Макарии вовсе не видишь аскета-схоластика: редко выставляет он себя учителем, а только благим советником, который, однако ж, знает всю цену своих советов, внушенных многолетним опытом и проверенных не однажды на многих людях». Позже были изданы и письма старца к мирянам, так что каждый может найти в его наследии бесценный клад духовных советов. Помощью старца пользовалось огромное количество иноков и мирян.