<<предыдущая оглавление следующая>>
ВРЕМЯ
Нужно беречь время для приобретения вечности
Быстро летит время, и нет возможности остановить его. Св. Ефрем Сирин говорит: «Дни текут и утекают; часы бегут не останавливаются; в стремительном течении мир приближается к своему концу». Вот теперь 5 часов, а раньше было 4, потом будет еще больше, – все это отнимается от жизни, с каждым часом она сокращается.
Известный своей подвижнической жизнью Затворник Задонский Георгий однажды написал одной княгине, пользовавшейся его руководством: «Я нашел в своей келье татя, который крадет у меня самое дорогое – время. Это часовой маятник». Кто знает, долго ли я проживу. Может быть, маятник в это время сделает 10000 размахов, а, может, и нисколько. Ведь нередко случается, что и здоровые люди умирают внезапно. Святые отцы говорят: «Нет ничего дороже времени». Американцы говорят: «Нет ничего дороже времени». Выражения одинаковы, но смыслы различны. Первые говорят в духовном отношении, а вторые в практическом.
Но жизнь пройдет, а с ней и все мирские заботы, а потому и надо беречь время не для мирских земных расчетов, но для приобретения вечности. Это единственно важно.
... 9 часов вечера 4 марта 1908 г. и так больше они [часы] бить не будут. Правда, завтра утром будут бить, и опять вечером, но так уже не будут, ибо это время уже ушло, и каждый звук маятника отнимает у нас время и приближает к смерти...
В монастыре кажется, что время летит незаметно
Это от того, что наши старцы, очень мудро распределяли время в течение каждого дня, дали каждому делу свое определенное время.
ГОГОЛЬ Н.В.
Духовный путь Гоголя
Его [Гоголя] назвали помешанным... За что? За тот духовный перелом, который в нем произошел, и после которого Гоголь твердо пошел по пути Богослужения, Богоугождения. Как же это случилось?
В душе Гоголя, насколько мы можем судить по сохранившимся его письмам, а еще больше по рассказам о нем и устным беседам, всегда жила неудовлетворенность жизнью, ему хотелось лучшей жизни, а найти ее он не мог: "Бедному сыну пустыни снился сон..." Так начинается одна из его статей. И сам он, и все человечество представлялось ему в образе этого бедного сына пустыни. Это состояние человечества изображено в Псалтири. Там народ Божий, алча и жаждая, блуждал по пустыне, ища града обительного, и не находил. Так и все мы алчем и жаждем этого града обительного, и, ища его, тоже блуждаем в пустыне. Это состояние духа знакомо Лермонтову также. В одном из своих стихотворений он жаловался, что не может найти твердый утес, чтобы опереться на него ногой, и твердо знать, что ему любить и петь. Но Лермонтов так и не нашел града обительного, т.е. Царства Небесного – и кончил плохо. Иной была судьба Гоголя. Мы знаем из его жизнеописания, что он удостоился мирной христианской кончины. Как же он достиг этого? Был в Москве один дом, где собирался весь цвет, все сливки, так сказать, общества того времени, но не аристократического общества, а интеллигенции. Это был дом Погодина. Речи там велись чаще всего на тему о Богоугождении. В те времена интересы интеллигентного общества были несколько иные, чем теперь. Безбожников почти не было, были сомневающиеся, и много говорили о Боге и о Царстве Небесном. Случалось и Гоголю быть у Погодина. Со свойственной ему экзальтированностью Гоголь много говорил о своих исканиях, о том, что жить так, как он живет, невозможно, а как надо жить, он не знает.
— Читайте Евангелие.
— Читал, оно-то и сказало мне, что так жить нельзя, но как перестроить жизнь, как сделать ее святой – не знаю.
— Однако, было много людей, угодивших Богу; читайте Жития святых, особенно жития преподобных.
— Читал и Жития, и вот на что наткнулся: много было святых, все они устремлялись к Богу, но шли к Нему разными путями. Представьте себе круг; в середине его, к центру, сходятся множество радиусов, идут они все к одной цели, но с разных сторон, сверху, внизу, справа, слева; центр – Христов, радиусы – люди, святые, идущие к Нему разными путями. Один спасался путем смирения, другой терпения, третий – рассуждения, и все этими разными путями пришли к Богу. И я хочу идти к Богу – но пути к Нему найти не могу и "человека не имам" (Ин. 5, 7). Гоголь здесь разумел Евангельское сказание о расслабленном при Силоамской купели. Вспомните это сказание. При купели лежит много больных, жаждущих исцеления. По временам сходит Ангел Господень и возмущает воду, и тот больной, который после этого первым погрузился в воду, получал исцеление. Лежит при купели расслабленный; долгие годы ждет он исцеления и не получает. Отчего? "Человека не имам" – не имеет человека, который бы его спустил в целительную воду. Так и лежит расслабленный, а Бог смотрит на него.
Под тем расслабленным можно разуметь все больное, расслабленное человечество, бедное, зараженное первородным грехом и ждущее себе исцеления. Томилось человечество, а Бог смотрел на него.
Конечно, Своею всемогущей силой Бог в одно мгновение мог переродить человечество, сделать его из грешного святым. Силен был это сделать Господь, но не допустила того Правда Божия. Нельзя было дать повод сатане упрекнуть Бога в несправедливости. Для спасения человечества нужен был человек же. Долгие годы люди ждали Этого Человека и томились, подобно расслабленному при Силоамской купели. И пришел Человек и искупил человечество, очистив его от первородного греха.
Ну, а теперь мы опять заблудились, опять ждем человека, который бы подвел нас к источникам воды живой. Так томился и Гоголь и высказал свое томление у Погодина.
— Теперь-то я понял, что вам надобно, – говорит хозяин, – человека вам надобно, так ли?
— Поняли? Только теперь поняли? Не можете ли вы помочь мне? Можете ли указать такого человека?
— Да! Такой человек есть.
— Где же искать его?
— Надо ехать в один монастырь... При этом слове Гоголь сразу нахохлился.
— В монастырь? Да, что можно услышать в монастыре? Бывал я в Италии у католических монахов, нет, не дали они мне удовлетворения.
— И все-таки я вам повторяю: съездите в этот монастырь.
— Ну, хорошо, в какой же?
— Он называется Оптина Пустынь и находится в Калужской губернии. Это не так далеко от Москвы. Вы человек холостой, семьи у вас нет (известно, что Гоголь не женился), и при выдаваемой вам по приказанию Государя пятитысячной пенсии эта поездка не будет вам не по силам. В Оптиной есть один старец, иеросхимонах Макарий, вот с ним-то вы и поговорите. Это и есть тот человек, которого вы ищете.
— Макарий? Что-то я никогда этого имени не слышал.
— Вот то-то и грех, что вы не знаете этого человека. Мало ли лиц вы видели, мало ли представителей искусства и науки встречали, сколькими художественными произведениями любовались...
— Да, я был в Риме, был в Дрездене, по совету своих знакомых, и что за чудные минуты пережил, рассматривая произведения старинных мастеров... Стоял перед Мадонной Рафаэля, да мало ли еще пришлось видеть произведений искусства...
— Вот видите, многое пришлось вам видеть, а гения искусства из искусств, жизни по Богу, старца о. Макария не знаете!
— Хорошо, послушаюсь вас, слышите? Поеду, положившись на вашу ученость и доверяя вашей искренности.
И поехал. И прибыл в Оптину.
Есть предание, что старец о. Макарий предчувствовал приход Гоголя. Говорят, он был в это время в своей келье, и кто знает, не в этой ли самой? Т.к. пришел-то Гоголь прямо сюда. О. Макарий быстро ходил взад и вперед по келье и говорил бывшему с ним иноку:
— Волнуется что-то сердце у меня. Точно что-то необыкновенное должно совершиться, точно ждет оно кого-то. В это время доложили, что пришел Николай Васильевич Гоголь.
В Евангелии рассказывается, что, когда к Иисусу Христу пришли эллины, Он возрадовался духом и произнес: "прииде час, да прославится Сын Человеческий" (Ин. 12, 23). Так, вероятно, и старец Макарий предчувствовал великое прославление, но не себя, а гениального писателя Николая Васильевича Гоголя.
— Проси.
И Гоголь у Старца. Начинается беседа. Без свидетелей происходила она, никем не записана, но во время ее невидимо присутствовал Бог, и Божественная благодать преобразила душу Гоголя.
Как бы я желал, да и вы, я думаю, тоже не отказались бы послушать эту замечательную беседу великого Старца с великим писателем. Вероятно, она была весьма содержательна и представляла величайший интерес. Старец Макарий в высшей степени обладал даром властного слова, и речи его имели огромное влияние на душу слушателей. Выйдя от Старца, Гоголь говорил:
— Да, мне сказали правду, это единственный из всех известных мне людей, кто имеет власть и силу повести на источники воды живой. И Гоголь переродился. Он сам говорил: "Пошел я к Старцу одним, вышел другим".
Гоголь хотел изобразить русскую жизнь во всей ее разнообразной полноте. С этой целью он начал свою поэму "Мертвые души" и написал уже 1 часть. Мы знаем, в каком свете там отразилась русская жизнь: Плюшкины, Собакевичи, Ноздревы, Чичиковы, вся книга представляет собой душный и темный погреб пошлости и низменности интересов. Гоголь сам испугался того, что написал, но утешил себя тем, что это только накипь, только пена, снятая с воды житейского моря. Он надеялся, что во втором томе ему удастся нарисовать русского православного человека во всей его красоте, во всей чистоте. Как это сделать, Гоголь не знал. Около этого времени и произошло его знакомство с батюшкой о. Макарием.
С обновленной душой уехал Гоголь из Оптиной, но не оставил мысли написать второй том "Мертвых душ" и работал над ним. Но потом, чувствуя, что ему не по силам воплотить во всей полноте тот образ-идеал христианина, который жил в его душе, он разочаровался в своем произведении – вот причина сожжения второго тома "Мертвых душ". Друзья его и современники не поняли, что произошло с ним. Такой великий ум, как Белинский, только обругал Гоголя! Белинский тоже плохо кончил, вряд ли он спасен, т.к. был неверующим, хотя умер не в таком полном разрыве с Церковью, как Толстой. А Гоголь умер истинным христианином. Есть предание, что незадолго перед смертью он говорил одному из своих близких друзей:
— Ах, как я много потерял, как ужасно много потерял.
— Чего? Что вы потеряли?
— Оттого, что не поступил в монахи. Ах, отчего батюшка о. Макарий не взял меня к себе в Скит?
Неизвестно, заходил ли раньше у Гоголя с батюшкой о. Макарием разговор о монашестве, неизвестно, предлагал ли ему Старец поступить в монастырь; очень возможно, что о. Макарий и не звал его, видя, что он не снесет трудностей нашей скитской жизни.
Духовное перерождение Гоголя под влиянием бесед с преп. старцем Макарием Оптинским
Наш великий писатель Гоголь переродился духовно под влиянием бесед со старцем Макарием, которые происходили в этой самой келье, великий произошел в нем перелом. Как натура цельная, не разорванная, он не был способен на компромисс. Поняв, что нельзя жить так, как он жил раньше, он без оглядки повернул к Христу и устремился к Горнему Иерусалиму. Из Рима и Святых мест, которые он посетил, он писал друзьям своим письма, и письма эти составили целую книгу, за которую современники его осудили. Гоголь еще не начал жить во Христе, он только пожелал этой жизни, и мир, враждебный Христу, воздвиг гонение на него и вынес ему жестокий приговор, признав его полусумасшедшим.
В то время, как в России разная литературная мелочь вроде Чернышевского и К° выражала свое сожаление о погибшем гении Гоголя, такие великие умы, как историк германской и всеобщей литературы Шерх, оценили его иначе. Лютеранин, немец, незнакомый с русской жизнью и русской душой, Шерх выражает удивление, что в то время, когда гений Гоголя необычайно развивался, кругозор его расширялся и мысль его устремлялась в беспредельность, соотечественники не поняли и осудили его. И всякая душа, стремящаяся к новой жизни, жизни во Христе, испытывает гонение извне от мира и переживает великую борьбу с внутренними врагами. Эти искушения неизбежны по слову Спасителя: "Меня гнали, будут гнать и вас". Но тут же утешает Господь: "Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше" (Ин. 15, 20).
ГОЛУТВИН МОНАСТЫРЬ
Основание монастыря учеником преп. Сергия. Происхождение названия монастыря
Прп. Сергий по внушению Божию дал свой посох ученику своему Григорию, и послал его на место слияния Москвы реки и Оки. Григорий сначала возразил: "Отче, ведь там разбойничье гнездо, меня непременно зарежут". Но Преподобный велел ему идти на послушание. И вот, несмотря на искушение врага, внушавшего ученику, что его зарежут как барашка, он пошел. Молитвами Преподобного совершилось чудо: разбойники из волков и тигров превратились в ягнят; все они сделались монахами и лишь немногие, не соглашавшиеся на это, ушли вглубь лесов. Самое название монастыря "Голутвин" произошло от слова "голытьба", и так называли разбойников.
Прп. Сергий не оставляет свою обитель
И наш монастырь существует с тех пор, хранимый Господом от врагов внутренних и внешних.
Есть предание, что прп. Сергий посещает нашу обитель и даже благочестиво живущие иноки видели его. Я лично его не видал, да и теперь о чудесных посещениях Преподобного что-то не слышно; мы недостойны этого, но верим, что духом он с нами.
Как удастся устроиться мне здесь, не знаю. Конечно, ничего не совершается без воли Божией. Игумен здешнего монастыря – преподобный Сергий, его и посох находится в храме. Мне часто указывают, что день моего рождения 5-го июля, как раз преподобного Сергия. Может быть, он и позвал меня сюда.
Итак, праздник Святой Пасхи я встречу с вами, а затем отправлюсь на место моего нового назначения, что там будет, не знаю, что Господь пошлет. В Коломне я никогда не был, говорят, это фабричный город, не люблю я этого, больше бы хотелось в уединенный монастырь, хотя бы в Пустыньку под Белевым, но как благословит Господь. Надо будет устраивать там разорившееся гнездышко. Ну, как-нибудь устрою и вам скамеечку приготовлю, выкрашу ее, а затем и вас оповещу: «Cкамеечка готова, выкрашена, и краска высохла, не запачкаетесь, приезжайте». – Может быть, там я не буду так завален делами, как здесь. Немного нас, но не будем смущаться. Христос сказал: «Не бойся, малое стадо!» (Лк. 12, 32).
У Господа было только 12 учеников, а когда Иуда отпал, осталось 11, но хорошо им было вместе, так как между ними был Христос. И с нами будет Христос, если нас хоть и 11 человек будет, и не только 11, если и «два или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреде их» (Мф. 18, 20).
Указ о назначении в Голутвин монастырь старец принимает как Волю Божию. Искушения, связанные с перемещением и преодоление их. Первоначальное недовольство братии монастыря и дальнейшее устроение мирного жития
Все вы слышали о том, что я переведен в Голутвин монастырь, близ Коломны. Случилось это совсем неожиданно. Началось с того, что были доносы на Архимандрита о порубке лесов. Скит был в стороне, так как дело качалось монастыря. Доносы были ложны, леса оказались целы; Скит вступился за Архимандрита и его отстоял. Тогда враг напал на грешного игумена Варсонофия и, как видите, изгнал его из Оптиной Пустыни. Приехал архиерей из какой-то чужой епархии, начал производить ревизию монастыря, а затем побывали в Скиту. Сказали ему, что у нас давно старчество, и вот последний старец игумен Варсонофий. Тогда он решил, якобы для насаждения старчества в других местах, перевести меня в заброшенный монастырь за Коломну. Ему возражали, что Оптина останется без старца, но он не обратил на это внимания. В Синоде решено было о моем переводе. Воле Святейшего Синода я повинуюсь, как воле Божией, но просил себе милости оставить меня здесь простым монахом, но было отказано. Верно, так угодно Господу, и я спокоен. Конечно, трудно мне будет привыкать к новым порядкам, прожив здесь двадцать лет, но да будет воля Божия.
Указ о моем назначении в Старо-Голутвин монастырь вышел впервые 6-го февраля с.г., как раз в день памяти преп. Варсонофия Великого. Святитель Варсонофий, имя которого я ношу, назван был в честь этого Преподобного, а потому Варсонофий является для меня как бы дедушкой. Так как назначение мое состоялось именно в этот день, то вижу волю Божию.
«Что смущени есте, и почто помышления входят в сердца ваша» (Лк. 24, 38).
Успокойтесь, не скорбите. Правда, мне предложили место архимандрита, с моей стороны было бы дерзостью сказать: «Не хочу, не пойду», – я всегда подчинялся воле Божией и Св. Синоду, но я, как милости, прошу оставить меня здесь. Куда я в 70 лет буду разъезжать по чужим монастырям; есть много людей, гораздо более достойных, чем я, чтобы занять это место. Что я, старая развалина.
В житии преподобного Серафима Саровского говорится, что однажды назначили его архимандритом в один штатный монастырь, в то время, когда к Преподобному ехали за советом люди со всех концов России. Приходит в Саров бумага с предложением: «Иеромонах Серафим назначается архимандритом такого-то монастыря». Это, конечно, враг подстроил для него искушение. Преподобный отказался, но тогда враг напал на него со страшной силой: со всех сторон полились на него рекою всевозможные искушения. Эти нападки врага были так сильны, что отец Серафим впал в уныние, что отказался от архимандритства.
Есть пословица: «За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь», – но враг гонится и за двумя зайцами. Так произошло и в данном случае. Враг надеялся победить Преподобного различными способами; если уйдет в другой монастырь, там свернуть ему голову, если не уйдет, здесь побороть его. Но преподобный Серафим познал козни врага и стал бороться с ним необычайным образом: 1000 дней и ночей он простоял на камне, молясь Господу за себя и весь мир. Молитвою он победил врага, и дух его сделался мирен и спокоен, несмотря на неудачи.
И наши старцы подвергались сильному нападению вражескому. Отца Анатолия, например, последнего из великих старцев, однажды перевели архимандритом в Серапул, но он подал прошение о снятии с него этого назначения, и был уволен. Батюшку о. Амвросия также переводили. Старец последние годы сильно хворал, и когда ему сообщили о переводе, спокойно ответил: «Я могу перейти с постели на диван, но не далее». Все это подстраивает враг, который ненавидит старчество. Так и на меня, грешного, он восстал. Впрочем, я не унываю, но всецело предаю себя воле Божией.
Посылают меня в запустелый старинный монастырь, основанный чуть ли не в XIII столетии. В храме там хранится посох св. прп. Сергия Радонежского, чтимая святыня. В Коломне я никогда не бывал, но думаю, что монастырек этот напоминает тот, который был в Казани, основанный еще Иоанном Грозным во имя Иоанна Крестителя. Братии там было человек пять, послушники ходили в сюртучках; дежурили по одному дню, а в свободное время уходили из монастыря и проводили время неведомо где, не являясь иногда и на ночь. Может быть, и здесь что-либо подобное. Братии, кажется, человек 9, встретят меня 2 иеромонаха: вам меня ни встречать, ни провожать не благословляю, а когда я там устроюсь, то Бог благословит приехать. На днях приезжал ко мне один мой духовный сын и горько плачет: «Лишились мы Батюшки!» Я ему ответил на это: «Об чем плакать, я не умираю, а ты в Москве когда-нибудь был?» – «Как же, – говорит, – бываю очень часто». – «Ну, а в Коломну из Москвы близехонько, часа 2 езды, вот и приедешь ко мне». Так и вы приедете. Квасом вас угостить не обещаю, а уж сладкой водичкой.
Мое теперешнее положение напоминает следующее: шел я по прямой дороге, и казалось мне, что так и дойду до цели; вдруг на пути бревно, сворачивай, говорят. Но я не хочу сворачивать, мне идти хорошо, я привык идти этою дорогой, хотя и уклоняюсь по временам то направо, то налево, но все-таки иду; нет, говорят, сворачивай. Господи Боже мой, но вовсе не хочется, и вдруг я слышу иной голос, говорящий мне: «Сворачивай», – это голос Божий. Да будет воля Божия.
Да, не хотелось мне уезжать отсюда, но вот получаю письмо от одного из членов Синода, епископа Финляндского Сергия, в котором он пишет: «Я слышал, что вы хотите отказаться от назначения и уйти в затвор, – не делайте этого, а примите решение Синода, как волю Божию». Сам я не хлопотал, но некоторые духовные дети мои хлопотали за меня, и их ходатайство могло бы иметь силу, но в данном случае осталось безуспешным. Елена Андреевна Воронова ездила к митрополиту Антонию, но он не мог отменить постановления Синода, и хотя знал меня еще в миру и относился ко мне хорошо, но тоже советует ехать в Голутвин – это уже второй голос, раздавшийся из уст главного члена Синода. Московский епископ Трифон, которого уважает вся Москва, пишет мне: «Не отказывайтесь от назначения, этот монастырь находится под моим ведомством, я все сделаю, чтобы вам здесь было хорошо». Вот видите, уже три голоса от уважаемых лиц. Принимаю слова их, как исходящие от Самого Господа, и спокойно подчиняюсь их решению.
Телеграфировал Митрополиту Московскому, под ведомством которого я теперь нахожусь: «Прошу у Вашего Преосвященства милости разрешить мне провести в Оптиной страстную и первые 3–4 дня Пасхи, чтобы встретить Великий Праздник в родной семье иноков и некоторых мирян, духовных детей моих». На мою просьбу Владыка ответил мне милостивой телеграммой с разрешением встретить праздник в Оптиной. «Бог благословит», – пишет Владыка. Итак, слава Тебе, Господи, праздник будем встречать вместе, а на 3-й или 4-й день выеду. Некоторые в Оптиной порадуются моему отъезду, те, которым я неприятен. Но не нам их судить. Господь рассудит всех. К Нему, Всеблагому, будем прибегать во всех скорбях и напастях. Возложим на Него все упование, будем держаться за Господа, и не отпадем от Него.
Прошу святых молитв ваших, духовные дщери мои о Господе, на предлежащий мне путь. Не хочу скрывать от себя, какие труды мне предстоят на новом поприще. Решению Св. Синода я подчиняюсь, как воле Божией; но просил себе милости, чтобы оставили меня в Скиту. Может быть, мне и жить немного осталось, надо готовиться к вечности, к которая совсем не готов или весьма мало. Я давно желал оставить начальство и игуменство, отказаться и от старчества. Пусть другие возложат на себя эти труды, пусть и на этот путь идут новые силы, я же хотел удалиться в безмолвную келью, в которой начал я монашество, но нет на это воли Божией. Я просьбу оставить меня в Скиту я получил 3 письма от архиепископа Сергия Финляндского, человека высокой духовной жизни, затем от викария Московского Трифона, знающего меня лично, потому что у нас полагал он начало монашеской жизни, и еще от одного первосвятителя, и все они в один голос, хотя и в разное время, советуют мне подчиниться воле Св. Синода, как гласу Божию, и вот я подчинясь и еду.
Когда я сюда приехал, меня встретили очень недружелюбно, а теперь, слава Богу, все улаживается. Некоторые монахи, не пожелавшие подчиняться новым порядкам, ушли, другие – смирились. Поступили новые иноки, так что состав братии обновился, Господь даст, я здесь останусь, и будем мы все живы, то на будущий год вы опять приедете сюда на лето и займете старые квартирки.
Пока принимать мне посетителей неудобно. Нет отдельного помещения, через эту же комнату инокам приходится проходить: но, может быть, скоро уйдет казначей, тогда в той комнате, которую он занимает, я устрою приемную. Ужасный человек этот казначей, никого признавать не хочет, полный самочинник. От дел я уже его отстранил, так он хочет переводиться в другой монастырь – дорога скатертью. Впрочем, кроме него монахи здесь хорошие, я недостоин таких иноков. Спаси их, Господи. Нахожу, что они не отличаются от Оптинских – один дух, одно стремление к Богу, а потому Старо-Голутвин монастырь я бы назвал отделением Оптиной. Служащих со мною 10 человек: 5 иеромонахов, 4 иеродиакона, затем человек 6 манотейных и 10 рясофорных, остальные (всей братии 50 человек) послушники. Ну, это народ непостоянный, сегодня он здесь, а завтра нет. Впрочем, и из них, хотя из некоторых, впоследствии образуются иноки.
Да, не думал я попасть сюда! Рассчитывал 2-3 года погостить еще в Оптиной с детками, а потом уйти в безмолвную келью, не других грехи рассматривать, а оплакивать свои собственные, чтобы приготовиться к переходу в вечность. И вдруг вышвырнули меня из Оптиной, и очутился я среди молвы и суеты в Голутвине. Конечно, где бы не спастись: всюду суета, уединения ни внутреннего, ни внешнего не достанешь, кажется, на вес золота. Всюду теснота и скорби. Впрочем, скорби о Господе несут с собою и радости, они идут, так сказать, параллельно друг другу, даже тесно соединены между собою. «Зане якоже избыточествуют страдания Христова в нас, тако избыточествует и утешение наше» (2 Кор. 1, 5). Вот в миру еще теснее, большое там нестроение.
Здесь, в Голутвине, я не могу уделять вам столько времени и быть с вами в такой духовной близости, как в Оптиной. Очень уж занят я, и, если так можно выразиться, разобрался. Когда наступит это время и мне удастся несколько собраться, уйти в себя, да наступит ли такое время, – не знаю, что Господь даст. Когда еп. Серафим вздумал перевести меня из Оптиной, то говорил, что надо о. Варсонофию дать более обширный круг деятельности, а то он в Скиту совсем закиснет. А я именно хотел закиснуть в Скиту. Пока хлеб пресный не закис, он не вкусен.
Помните Евангельскую притчу, что «подобно есть Царствие Небесное квасу, его же вземши жена скры в сатех трех муки, дондеже вскисоша вся» (Мф. 13, 33). Закваска в Скиту, слава Богу, положена, но хотелось мне и вскиснуть, как вскисли наши великие старцы: Лев, Макарий, Амвросий, Анатолий и отчасти Иларион, т.е. победить все страсти, но не удалось.
Недавно приехал сюда священник главного штаба Левашов ; он бывает во многих религиозных кружках и встретился, между прочим, с И. и Б., которые постарались убрать меня из Оптиной. Зашел разговор о том, как стоит теперь старчество в Оптиной и почему взяли о. Варсонофия из Пустыни, ему там было хорошо. На это они ответили, что их надо благодарить, т.к., переводя о. Варсонофия в Голутвин, они тем самым подняли этот монастырь. Конечно, я стараюсь привести в порядок эту обитель. Сначала мне было здесь очень трудно; монастырь я нашел в полном упадке, братия восставала, но теперь, слава Господу, все налаживается и, разумеется, насколько хватит моих сил, я буду исполнять святое дело устройство Голутвина монастыря, только сильно сомневаюсь, чтобы те, которые услали меня из Оптиной, имели это в виду. Но все во власти Божией.