"Есть люди, которые никогда не обращаются к Богу, не молятся, и вдруг случается с ними такое - в душе тоскливо, в голове мятежность, в сердце - грусть, и чувствует человек, что в этом бедственном положении ему другой человек не поможет. Он его выслушает, но бедствия его не поймет. И тогда человек обращается к Богу и с глубоким вздохом говорит: Господи, помилуй! Казалось бы, довольно нам в молитве сказать один раз Господи, помилуй, а мы в церкви говорим и три, и двенадцать, и сорок раз. Это за тех страдальцев, которые даже не могут вымолвить Господи, помилуй, и за них говорит это Церковь. И Господь слышит, и сначала - чуть-чуть благодать, как светоч, а потом все больше и больше, и получается облегчение".
Одному духовному сыну батюшка сказал: "Аз возжегох вам светильник, а о фитиле вы позаботьтесь сами".
О шестопсалмии. "Шестопсалмие надо читать не как кафизмы, а как молитвы. Значение шестопсалмия очень велико: это молитва Сына к Богу Отцу".
Батюшку спрашивают, как молиться о тех, о ком неизвестно, живы ли они. "Вы не ошибетесь, если будете молиться, как о живых, потому что у Бога все живы. Все, кроме еретиков и отступников. Это мертвые. Так, если угодно, и поминайте о них, как мертвечине"'. "Вот вам наказ: когда готовитесь к святому Причащению, поменьше словесности и побольше молитвенности".
Одна женщина говорит старцу: "Батюшка, сильно раздражаюсь", а он отвечает: "Как найдет на тебя раздражение, тверди только: Господи, помилуй. Ищи подкрепления в молитве и утешения в работе".
Старик-возчик Тимофей падает перед батюшкой на колени. Лицо у Тимофея все преображено верой, умилением и надеждой: "Батюшка, дайте мне ваше старческое наставление, чтобы ваш теплый луч прогрел мою хладную душу, чтобы она пламенела к горнему пути". После этой мудреной фразы он просто говорит: "Батюшка, у меня слез нет!" А старец с чудесной улыбкой наклоняется к нему: "Ничего, у тебя душа плачет, а такие слезы гораздо драгоценнее телесных".
Сам старец молился с детской верой и простотой, иногда простирая к образам руки.
Одна его духовная дочь рассказывала, что долго сидела у него и беседовала. Потом он отпустил ее. Уходя, она обернулась и увидела, что он стремительно двинулся в угол к иконам, простирая к ним руки. Она незаметно вышла. Исповеди у него - самое прекрасное и страшное, что она видела в жизни. Она всегда знала, что и без ее слов он знает не только то, что она скажет, но и то, что еще не дошло до ее сознания. Он был очень строг на исповеди, указывал на духовное значение помыслов, а не только дел. Иногда же он был ласков, даже шутил. Так, он однажды дал читать исповедь по книге. Исповедница на одном месте остановилась. "Ты что?" - "Я думаю, грешна я этим или нет". - "Ну подумай! А то ты, может быть, вычеркнешь это в книжке". И улыбка.
Очень хорошо рассказывала об исповеди у него одна женщина, которая не исповедовалась с юности, от Церкви была далека, даже не отдавала себе отчета, верит она или нет, и к старцу попала, лишь сопровождая больного мужа. Старец произвел на нее большое впечатление, и, когда он предложил ей исповедаться, она согласилась. "Вхожу я, - рассказывает она, - а он подводит меня к иконам: "Стань здесь и молись!" Поставил ее, а сам ушел к себе в келью. Стоит она и смотри на иконы. И не нравятся они ей - нехудожественны они, и даже лампадка кажется ей никчемной. В комнате тихо. Только за стеной батюшка ходит. Шелестит чем-то. И вдруг начинает находить на нее грусть и умиление, и невольно, незаметно начинает она плакать. Слезы застилают ей глаза, и уже не видать икон и лампадки, и только радужное облако перед глазами, за которым чудится Божие присутствие. Когда вышел батюшка, стояла она вся в слезах. "Прочти Отче наш". Кое-как, запинаясь, прочла. "Прочти Символ веры". - "Не помню". Сам старец стал читать и после каждого члена спрашивает: "Веришь ли так?!" На первые два ответила: "Верю". Как дело дошло до третьего члена, то сказала, что ничего здесь не понимает и ничего к Богородице не чувствует. Батюшка укорил ее и велел молиться о вразумлении Царице Небесной, чтобы Та Сама ее научила, как понимать Символ веры. И про большинство других членов Символа веры женщина эта говорила, что не понимает их и никогда об этом не думала, но плакала горько и все время ощущала, что ничего скрыть нельзя и бессмысленно было бы скрывать и что вот сейчас с ней как бы прообраз Страшного суда, а батюшка о личных грехах спрашивал ее, как ребенка, так, что она стала отвечать ему с улыбкой сквозь слезы, а потом отпустил ей грехи с младенчества до сего часа.
Однажды одна его ученица на время отошла от него, уехала, но молча очень без него тосковала; ее подруга сказала старцу: "Она очень одинока сейчас". "А что, она причащается?" - спросил старец. "Да!" - "Тогда она не одинока".
О преодолении беспричинного страха он говорил: "А ты сложи руки крестом и три раза прочитай "Богородицу", и все пройдет". И проходит.
Отпуская однажды в скиту осенним вечером духовных детей своих, он сказал: "Ночь темна для неверного. Верным же все в просвещение".
Он говорил: "Не бойся! Из самого дурного может быть самое прекрасное. Знаешь, какая грязь на земле, кажется страшно ноги запачкать, а, если поискать, можно увидеть бриллианты - вот тебе, твою шею украсить".
Батюшка строг, требователен, иногда ироничен с духовными лицами и с интеллигенцией и необыкновенно добр с простыми людьми и доступен им.
Один старик-крестьянин рассказывал: "Пропал у меня без вести сын на войне. Иду к батюшке. Он меня благословляет; я спрашиваю, жив ли сын мой. Как скажешь нам молиться за него - мы уже за упокой подавать хотели. А он так прямо мне: "Нет, жив сын твой, отслужи молебен Николаю Чудотворцу. И всегда за здравие поминай сына". Я обрадовался, поклонился, рублик положил ему на свечи. А он так смиренно тоже поклонился мне в ответ".
Батюшка с простотой давал деньги. Однажды одной духовной дочери нужны были деньги. Она попросила у старца. Он вынес с улыбкой скомканную пачку: "Вот, сосчитай эти тряпочки".
Он говорил, что милостыню надо подавать с рассуждением, а то можно повредить человеку.
Келейник его рассказывал, что он всегда хотел подробно знать нужду человека, зря не любил давать, а если давал, то щедро, на целые штиблеты или даже на корову или лошадь.
Особенно внимателен был батюшка к более грешным посетителям или восстающим против него своим духовным детям. Тот же келейник говорил, что он "девяносто девять праведных оставлял, а одну [овцу] брал и спасал".
В периоды непослушания и возмущения он был отечески ласков, звал не по имени, а "чадо мое", "овечка моя" - и возмущение стихало, потому что самая возмущенная и упрямая душа чувствовала искренность этой великой любви, о которой старец сказал однажды сам: "Чадо мое! Мы любим той любовью, которая никогда не изменяется. Ваша любовь - любовь однодневка, наша и сегодня и через тысячу лет - все та же".
Однажды духовная дочь спросила старца: должен ли он брать на себя страдания и грехи приходящих к нему, чтобы облегчить их страдания и утешить. Он ответил: "Ты сама поняла, поэтому я скажу тебе - иначе облегчить нельзя. И вот чувствуешь иногда, что на тебя легла словно гора камней - так много греха и боли принесли к тебе, и прямо не можешь снести ее. Тогда к немощи твоей приходит Благодать и разметывает эту гору камней, как гору сухих листьев, и можешь принимать сначала".
Многие считали батюшку Нектария прозорливцем, каждое движение его истолковывалось символически. Иногда это очень тяготило его. Однажды он рассказал такой случай: "У меня иногда бывают предчувствия, и мне открывается о человеке, а иногда - нет. И вот удивительный случай был. Приходит ко мне женщина и жалуется на сына, ребенка девятилетнего, что с ним нет сладу. А я ей говорю: "Потерпите, пока ему не исполнится двенадцати лет". Я сказал это, не имея никаких предчувствий, просто потому, что по научности знаю, что в двенадцать лет у человека часто бывают изменения. Женщина ушла, я и забыл о ней. Через три года приходит эта мать и плачет - умер сын ее, едва исполнилось ему двенадцать лет. Люди говорят, что вот батюшка предсказал, а ведь это было простым рассуждением моим по научности. Я потом всячески проверял себя, чувствовал я что-нибудь или нет. Нет, ничего не предчувствовал".
Иногда же батюшка так же прямо говорил: "Тебе это прикровенно, а я знаю".
В нем была прекрасная человеческая простота, умная проницательность, мягкий юмор. Даже в глубокой старости он умел смеяться заливистым детским смехом.
Он очень любил животных и птиц. У него был кот, который его необыкновенно слушался, и батюшка любил говорить: "Старец Герасим был великий старец, потому у него был лев. А мы малы - у нас кот" - и рассказывал замечательную сказку о том, как кот спас Ноев ковчег, когда нечистый вошел в мышь и пытался прогрызть дно. В последнюю минуту кот поймал эту зловредную мышь, и за это теперь все кошки будут в раю. Эта шутливость была свойственна батюшке. Как бы исполняя слово святого Антония Великого, что нельзя без конца натягивать тетиву лука, старец Нектарий перемежал наставления свои и требования легкой шуткой, передачей исторического анекдота или сказкой. Рассказывал он всегда подробно, живо, со всеми деталями, как будто сам являлся участником или очевидцем события, даже события из Священной истории. Неиссякаемы были его рассказы из жизни Оптиной, о славных старцах, мудрых архимандритах и скитоначальниках, о необходимости свято до конца соблюдать старческие заветы. По возрасту батюшка был один из старейших насельников Оптиной и являлся как бы живой летописью ее.
В высшей степени в нем была развита духовная трезвость - никакой экстатичности, никакой наигранности чувств, никакой сентиментальности в христианской любви к людям. Сам - глубокий аскет, он с любовью благословлял своих духовных детей на брак и говорил о светском воспитании детей. Когда некоторых родителей смущал антирелигиозный характер советской школы, старец говорил: "Ведь ваши дети будут советскими гражданами; они должны учиться в общегосударственных школах. А если вы хотите сохранить в ниx христианство, пусть они видят истинно христианскую жизнь в семье".
Он говорил приходящим к нему людям искусства: "Любите земные луга, но не забывайте о небесных".
Высоко ставил он человеческий труд. Когда одна духовная дочь его сокрушалась, как она будет жить после его смерти, без его руководства, он сказал: "Работай! В работе незаметно пройдут годы".
О его обращении, о его речи пишет покойный ученик его отец А.: "Батюшкина беседа! Что перед ней самые блестящие лекции лучших профессоров, самые прекрасные проповеди! Удивительная образность, картинность, своеобразность языка. Необычайная подробность рассказа (каждый шаг, каждое движение описывается с объяснением. Особенно подробно изъясняются тексты Священного Писания). "Вся наша образованность - от Писания", - говорил о себе батюшка. Каждое слово рассматривается со всех сторон. Легкость речи и плавность. Ни одного слова даром, как будто ничего от себя. Связность и последовательность. Внутренний объединяющий смысл не всегда сразу понятен. Богатство содержания, множество глубоких мыслей. Над каждой из них можно думать год. Это жемчужная нитка, которой не видно, да и нет конца. Живой источник живой воды. Вся беседа чрезвычайно легко и воспринимается и запоминается. Часто принимает оттенки светской шутливости. Например, в рассказе о том, как человечество впервые (в лице Евы) услышало слово "Бог", батюшка говорил, что у Евы в полдень явилось желание подкрепиться, как это свойственно нашему естеству. И вот ходит она по раю и выбирает, какой плод сорвать. При этом путь ее случился как раз мимо древа познания. Она проходила мимо так близко - рукой подать, хотя и было запрещено не только рвать плоды, но и подходить близко. А враг-то как раз и воспользовался этим...
Старец Нектарий скончался в глубокой старости 12 мая 1928 года в с. Холмщи Брянской области, куда переехал после закрытия Оптиной. Перед смертью он исповедался и причастился. При кончине его присутствовал один священник - его духовный сын, который прочел отходную. В момент смерти он поднял над умирающим старцем свою епитрахиль. Батюшка Нектарий умирал тихо, весь в слезах.
Смерть свою он предчувствовал и прощался со своими близкими еще за два месяца, давал им последнее благословение и наставление, передавал их тому или иному духовнику.
Хоронили его в светлый весенний день, несли с пасхальными песнопениями, и великая радость была на сердце у плачущих детей его.
Похоронен он был на местном кладбище в Холмшцах... Память о последнем Оптинском старце жива и светла.