Август 1922-го года
7 августа. После панихиды по о. Анатолию все пошли к о. Нектарию, и я тоже, но с мыслью: «благословлюсь и уеду».
Из монастыря шла хорошо протоптанная дорожка через лес в скит. Батюшка о. Нектарий жил в хибарке направо от св., ворот скита, в келье покойных старцев о. Амвросия и о. Иосифа. Мужчины входили через св. ворота, женщины же прямо снаружи, через пристроенные комнаты, в которых и дожидались выхода старца, или когда он через келейника своего (о. Севастьяна) позовет к себе.
При жизни батюшки о. Анатолия о. Нектарий принимал мало.
Весь народ, все богомольцы шли к о. Анатолию, который выходил в приемную, быстро благословлял и, отвечая на вопросы, большую половину народа отпускал.
Теперь, после смерти о. Анатолия вся толпа приезжих хлынула к о. Нектарию; так что когда я вошла, было много народу.
Пробравшись в самую последнюю комнату, смежную с коридорчиком, который вел в покои старца, я стала у стенки и начала наблюдать. Было тихо и благоговейно, никто не разговаривал. Перед большой иконой «Достойно есть» горела красная лампада и озаряла сосредоточенные лица присутствующих.
Вот вышел Батюшка; весь его облик, все его движения были не те, что у о. Анатолия. Он был в длинном халатике с матерчатым поясом, на ногах мягкие туфли, в руке четки и носовой платок, углом которого он вытирал глаза.
Батюшка медленно подошел к иконе, медленно перекрестился, произнес: «Заступи, спаси и помилуй, Боже, Твоею благодатию», — и стал обходить присутствующих, не спеша каждого благословляя, но молча, не отвечая на вопросы и на просьбы принять. Подошел ко мне, благословил. Келейник сказал: «Вот матушка приехала к нам из Полтавской губернии». Батюшка ответил: «Ну что ж, милости просим», и ушел.
Осталась сидеть и ждать, просидела всенощную, батюшка несколько раз выходил, наконец, благословил на сон грядущий. Ушла с намерением на другой день уехать.
8 августа. Опять я в хибарке о. Нектария, уже прихожу сегодня в третий раз — и все Батюшка не принимает! Почему же это? Народу много, одни приходят, другие уходят. Сижу и думаю: «Батюшка о. Анатолий, к тебе я ехала, тебя нет, и ничего я не добьюсь». Состояние ужасное.
Сижу долго, долго... народу уже мало, исповедники разошлись. Батюшка выходил уже несколько раз на общее благословение, но я все никак не могу к нему попасть! Наконец, уже 10 часов, нас осталось 7 человек, батюшка вышел и сказал: «Благословение вам на сон грядущий», — надо было уходить. На меня нашло такое отчаяние: «Ну что же делать? Ведь и домой нужно уже ехать».
Батюшка заволновался, что темно нам будет идти, принес нам фонарик; я передала некоторые поручения о. Адриана, т. е. его иерейский крест, чтобы Батюшка поносил, просфору и письмо, Батюшка поблагодарил и благословил. Я почувствовала покой, появилась надежда, что примет завтра, решила не ехать домой, не побывав у Батюшки, появилась какая-то покорность.
Пройдя домой к матушке Марии, получила епитрахиль о. Анатолия для передачи о. Адриану и его карточки и, успокоенная матушкой, что о. Нектарий меня испытывает, легла спасть с надеждой, что завтра побываю у батюшки.
9 августа. Была у обедни, потом в келлии покойного о. Анатолия, наконец сижу в хибарке о. Нектария.
Сижу, сижу и все даром, батюшка не принимает. Берет смущение. Ведь я уже третий день здесь в хибарке: просиживаю вечерние богослужения, не знаю когда говеть, когда ехать домой. Хоть и мелькает мысль, что Батюшка испытывает мое терпение, но эту мысль вытесняет другая: «Батюшки о. Анатолия нет, и я не добьюсь толку, уеду ни с чем». Появляется какое-то раздражение, решаю: «Вот сейчас выйдет о. Нектарий на общее благословение, получу благословение и завтра уеду, все равно о. Анатолия мне никто не заменит».
Бьет 10 часов, выходит Батюшка, благословляет всех молча, а мне вдруг говорит: «Ну что ж, опоздала к отцу Анатолию, пеняй на себя, а что же ты пришла к моему недостоинству, он был великий старец, а я только земнородный».
Господи, думаю, как же это Батюшка почувствовал мои сомнения, как он узнал мою мысль?
Говорю: «Батюшка, примите меня!» Улыбается. Уходя к себе, говорит: «Ты подожди, вот если она уступит, то я приму тебя». Лидия Васильевна, конечно, не уступает и идет к Батюшке, он поворачивается и говорит мне: «Ты подожди, я сейчас».
Ждем, нас осталось только двое: я и еще одна послушница Лиза из монастыря «Отрада и Утешение». Лиза говорит о том, что ей некуда деваться, что монастырь ее разогнали большевики. Мне ее жалко, хочется сказать, чтобы ехала со мной к нам, но я ничего не говорю, думая, что ведь Батюшка должен сам решить, как ей быть. Сидим, а часы все бьют, время идет, темно, только горит лампада перед образом «Достойно есть».
Бьет уже 12 часов, келейник давно спит, не выходит уже. В душе мир и покой. Думаю: «Все равно, пусть Батюшка позовет, когда захочет, ведь уже поздно, ему нужен отдых».
Наконец, выходит батюшка с Лидией Васильевной (заведующей музеем) и говорит мне: «Уже поздно, надо домой». — «Да я и не прошу вас, Батюшка, вам нужно отдохнуть». Обращается к Лизе: «Видишь, как матушка смиряется. Ведь ты уже третий раз приходишь?» — «Не третий раз, батюшка, а третий день». — «Ну, ничего, ничего, ведь отца Анатолия пропустила...»
Обращается к Лизе: «Ты что же скорбишь, может к матушке поедешь? Возьмешь ее?» Отвечаю: «Не знаю, Батюшка, как вы», — а сама думаю: «Зачем она мне?» Поворачивается к Лизе и говорит: «Нет, нет, иди в Калугу, тебе в миру жить нельзя, а матушке мы другую помощницу найдем». Думаю: «Господи, какую помощницу, я ведь ничего не говорила». Уходим домой.
Я ложусь спать, успокоенная, умиротворенная; является надежда, что Батюшка в конце концов примет, ведь не даст же уехать так.
10 августа. Сижу опять в хибарке, уже два раза выходил батюшка на общее благословение, келейник обо мне докладывает — не помогает.
Если бы кто-нибудь спросил: «Что вы делали в Оптиной?», — я могла бы ответить: «Сидела в хибарке». Сколько за это время пережито, перечувствовано!
Уже 5 часов, сил больше нет, опять нахлынули всякие мысли... В церкви кончилось правило, опять привалил народ исповедоваться.
Значит, их позовут, а я опять просижу здесь всенощную, и ничего... Господи, как хочется к Батюшке; но больше уже нет сил терпеть! Не знаю, что делать. Вероятно, завтра просто пойду исповедоваться, в пятницу причащусь и уеду, ведь поезд до Козельска только в пятницу и во вторник, но до вторника оставаться страшно: что-то дома?
Вдруг выходит келейник и зовет меня. Господи, неужели? Страх, что ведь я больше не попаду уже к батюшке, что надо ничего не забыть, что надо исполнить все поручения о. Адриана. Вхожу в комнату с трепетом, Батюшки нет; в комнате полумрак, горит лампада перед образом Божией Матери «Скоропослушницы». Проходит некоторое время, я немного успокаиваюсь...
Входит Батюшка: «Ну что же ты, матушка, опоздала к своему старцу отцу Анатолию, он ведь писал тебе, а ты не ехала (откуда он знает, что писал?). Сама виновата. Я ведь только еще начинаю, сам скорблю, что потерял своего духовного отца, а ты ко мне! Ты бы ехала в Киев, там ведь у вас много духовных лиц: 52 епископа».
Я уже не в силах сдержаться и начинаю плакать. Батюшка гладит ласково по голове, усаживает и говорит: «Ну, ну, рассказывай». Сразу так хорошо стало. Говорю, что не знаю, с чего начать: говорить ли свое, или поручения о. Адриана? Батюшка мне строго говорит: раз приехала, говори свое, а твой о. Адриан сам захочет — так приедет, а не тебя будет посылать». Говорили долго, долго, батюшка так участливо расспрашивал, и все, что мучило, что казалось горьким, обидным — вдруг стало таким неважным, таким легко переносимым.
Чувствуется какая-то радость и любовь к Батюшке. Келейник стучит и докладывает, что какая-то женщина торопится в Сухиничи, просит ее принять; Батюшка разрешает, и она входит.
Неужели же мне уходить? Батюшка поворачивается и говорит мне: «На вот, почитай мне письма». Распечатывает и дает: «Ты разбери, а я сейчас». Уходит с женщиной. Я сижу, разобрала письма, очень безграмотные;
Батюшки нет. Я беру книгу со стола, «Письма о. Амвросия» и перелистываю, попадается письмо, которое подходит к вопросам о. Адриана, заданным Батюшке: «А если бы, по какому-нибудь случаю, начались разговоры о Церкви, особенно же о предложении каких-либо перемен в ней, или нововведений, тогда должно говорить истину». Как странно, что мне открылось именно это место! Входит Батюшка, я слышу, как он отправляет женщину исповедоваться к какому-то иеромонаху, потом он подходит ко мне и спрашивает: «Ты что это?» Говорю, что читала, и спрашиваю, где можно купить такую книгу.
«Да тебе зачем? Ведь это письма о. Амвросия к мирянам, потом собранные. Ты вот пособирай все письма, что твой батюшка получает, мы их с тобой издадим и озаглавим: «Письма к досточтимому иерею Адриану», ведь получает он письма?» — «Получает». — «А ты собирай». Улыбается, но чувствуется такая ласка и любовь. Вдруг берет книгу и заставляет читать вслух то же письмо, которое мне сразу открылось. Читаю от начала до конца. Батюшка встает и говорит мне: «Помоги мне, а то мне все некогда, возьми это письмо, вот тебе бумага, чернила, перо; перепиши все от начала до конца и сейчас же мне принеси; вот пойди туда, к окошечку». Иду, Батюшка за мной, усаживает меня. Кончаю переписывать и, когда у Батюшки освободилось, храбро иду к нему: «Батюшка, переписала». — «Ну и умница, вот ты теперь еще напиши: «копия», а тогда наше недостоинство подпишется, ты отвезешь своему батюшке о. Адриану и скажешь, что это мы с тобой ему написали».
«Батюшка, а крест о. Адриана, вы уже поносили его?» — «Крест? Где же он!» Ищет: «Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй...»— нашел; «Ты вот стань здесь перед образом на колени, перед Благодатью». Становлюсь, настроение трепетное, молитвенное. Чувствую, что мне на шею Батюшка одевает крест и благословляет им. «Ты вот, так и не снимай его, а так и поезжай к батюшке о. Адриану». Встаю с колен, снимаю крест и прошу Батюшку поносить его. Он опять начинает говорить о своем недостоинстве... Какой-то особый способ смиряться и приводить в недоумение приходящих, но я уже начинаю привыкать к Батюшке, начинаю его упрашивать поносить крест. Кончается тем, что он соглашается, усаживает около себя.
«Батюшка, я так рада посидеть с вами, но я знаю, как там все ждут». — «Ничего, ничего, мы с тобой посидим, пока нам келейник позволит. Ну рассказывай мне еще о своих добродетелях». — «Батюшка, да у меня только одни грехи, а добродетелей нет».
Опять началась беседа, ласковые расспросы, решительные наставления... Открывались какие-то новые горизонты, верилось в Промысл Божий, каждое слово в устах Батюшки имело смысл. «Ну, о. Адриан, ведь он скоро протоиереем будет?» — «Что вы, батюшка, духовенство наше и теперь недовольно, что он так быстро получил награды». — «Да, да, это всегда так, духовенство недовольно. А как вы живете? Хлебушка хватает ли? Батюшка твой в журнале никаком не пишет? А он часто служит?» Говорю, что теперь ежедневно, и всегда его поминает, Батюшка благодарит.
Келейник несколько раз стучит и о ком-то докладывает. Уходить так не хочется! Батюшка оставляет в Оптиной до вторника 16 августа, говеть назначает 14 в воскресение.
Что-то дома? Но чувствую, что беспокойства нет, а, наоборот, так радостно! Входит келейник и уже не выходит, о ком-то докладывая. Батюшка благословляет и говорит: «Ты не беспокойся, все будет хорошо». Потом становится перед образами и говорит: «Ты не беспокойся, все будет хорошо», потом становится перед образами и говорит: «Помилуй, Господи, раба Твоего иерея Адриана и сохрани его Твоею благодатию».
Благословляюсь уходить, и вдруг страх, что Батюшка может послать меня исповедоваться к о. Палладию, как ту женщину. «Батюшка, не посылайте меня к кому-нибудь другому исповедоваться!» — «Нет, нет, придешь ко мне». Слава Богу.
Пошла в церковь на конец Богослужения. Как хорошо! Какая-то необыкновенная радость и благодарность Господу! О доме больше не думаю, кажется, осталась бы здесь навсегда; вероятно, я плохая мать и жена.
11 августа. Была в церкви, потом на панихиде по о. Анатолии; пришла в хибарку и здесь провела остаток дня.
Как хорошо! Достаточно посмотреть на Батюшку, когда он выходит молиться, благословляет — так покойно делается, конечно, опять бы пошла к нему, но знаю, что нельзя, я была уже вчера, а ведь столько народу дожидается!
12 августа. Сижу в хибарке, опять являются смущающие мысли: «А вдруг меня Батюшка завтра не поисповедует, а пошлет к о. Палладию?» Начинаю волноваться. Вдруг выходит Батюшка и, прямо подойдя ко мне, погладил меня по голове и так ласково сказал: «Матушка, радость ты наша». Так хорошо сразу стало, и все волнения прошли. Бедный Батюшка, он вероятно очень устал сегодня, сколько людей принял и братию исповедовал.
13 августа. Сегодня в первый раз исповедовались у Батюшки. Вошла самая последняя. Батюшка усадил на диванчик, а сам стоял рядом в епитрахили и поручах. Опять начались разговоры и расспросы. Пересмотрена была вся жизнь, при этом часто не я рассказывала, а сам Батюшка как бы вспоминал некоторые важные случаи и поступки. Все время была мысль: «А вдруг я что-нибудь забуду, или не так объясню», — но чем дальше, тем больше и больше чувствовалось, что Батюшке объяснять ничего не нужно, он сам объяснял, почему и отчего то или другое случилось в моей жизни. Наконец, Батюшка спросил: «А ты хочешь завтра приступать к Божественному причащению?» — «Да, да, Батюшка». — «Ну, так подойди к Божественной Благодати», и подвел меня к иконам. Я думала: «Вот сейчас начинается исповедь». Вдруг почувствовала епитрахиль на голове и услышала слова разрешительной молитвы: «Прощаю и разрешаю чадо мое духовное»...
Кто исповедовался у Батюшки, тот знает, какая всегда радость бывает в душе от этих слов: чадо мое духовное. Какое счастье быть его чадом!
Исповедь окончилась, я вышла из хибарки, и от всего пережитого только что — просто не понимала где я!
14 августа. Причащалась сегодня и соборовалась. Так хорошо и радостно. О доме совсем не беспокоюсь, уверена, что там все хорошо.
Вчера мне Батюшка сказал: «Может быть, ты останешься у нас до церковного нового года, до 1 сентября? Я тебя буду принимать каждый день». Я бы рада была остаться, да все-таки надо ехать. Просила Батюшку меня принять перед отъездом еще хоть один раз. Обещал.
15 августа. Сегодня была торжественная служба, служил епископ Михей. Потом принесли икону Калужской Божией Матери. Вечером удалось побывать у батюшки и выяснить вопрос, у кого мне исповедоваться дома. Батюшка заставил меня называть всех священников по имени, а когда я никак не могла вспомнить имя одного старичка-священника из кладбищенской церкви, он мне сказал у него и исповедоваться, и прибавил, чтоб и о. Адриан тоже у него бы исповедовался. А он как раз и был духовником всего нашего духовенства. Потом Батюшка много шутил, говорил, что приготовит о. Адриану приход в Козельске и вызовет нас всех в Козельск через год. Завтра сказал прийти к нему в 12 часов для напутствия на дорогу.
16 августа. С утра носили икону Калужской Богоматери по келлиям, потом все пошли ее провожать. У колодца св. Пафнутия было освящение воды архимандритом Пантелеймоном.
Так хорошо молилось, все время шла рядом с иконой, всю дорогу читали акафист и пели. Набрала воды и пошла к Батюшке.
Батюшка так трогательно снаряжал в дорогу. Дал мне свой носовой платок, куда увязал сухариков. Меня благословил иконкой Казанской Богоматери, на которой написал: «Благодать». Дал иконку для о. Адриана и вернул его крест. Так ясно, отчетливо читал молитвы напутственного молебна. Была мысль: «Хоть бы еще Господь привел побывать у Батюшки». Попросила батюшку разрешение еще приехать. «Конечно, приезжай, приезжай зимой, тогда у меня народу мало, и я скучаю». — «Батюшка, да ведь все равно народ у вас будет, и трудно будет к вам попасть». — «Нет, нет, приезжай, я буду принимать тебя каждый день».
Простилась с Батюшкой с теплым, благодарным чувством. Хотя бы подольше сохранилось это необыкновенное мирное состояние! Спаси его, Господи, дорогого нашего Батюшку. Вечером выехала из Козельска.