Из дневника монахини Таисии Каширского женского монастыря. Оптина пустынь:
«1918 г., февраль. Была у Старца, отца Нектария Принял меня одну и учил Иисусовой молитве. Ввел ее в самое сердце, отчего я чувствовала, что молитва действует сама, без принуждения. Батюшка спрашивал, указывая на мое сердце: «Почему здесь так хорошо?» — и смеялся. Вышла от него радостная, словно поймала драгоценную птичку, боясь ее, т. е. молитву, выпустить из сердца; хотела всегда, всю жизнь с ней пребывать. Брал после этого еще несколько раз и учил молитве влагая мне в ум свои мысли, и я старца понимала без слов. Был очень радостный и оставлял меня жить у себя.
1918 г., август. Как пришла к Батюшке о. Нектарию, то сейчас же принял. Сам сел на свое место у стола, сестру посадил напротив на стуле, меня поставил на колени около себя и велел закрыть двери, поправить коврик, потом дал мне читать письма, сам распечатывал и благословлял каждое письмо, а я читала. Прочла их штук 4–5. Потом велел мне с дивана взять подушку и сесть на ней около Батюшки. Я села, мою голову он взял себе под правую руку, меня закрыл своей рясой, рукавом — всю голову. Сам стал писать по-уставному, сестру заставил читать письма. Я его спросила относительно монастырей, разгонят нас или нет. Ответил: «Да, милая, разгонят, и монастыри сейчас в большой опасности. Вот и наша Оптина в этом месяце назначена к решению. Приходи к нам совсем жить, Таисочка» (когда я спросила куда же деваться, если разгонят). Я ответила: «С радостью, дорогой Батюшка». — Он говорит: «Олечка скучать по тебе будет». А когда я упомянула о своей болезни горла, то он смеялся и говорит: «Тебе нужно в Петроград съездить полечиться на годок, а там нужно одеваться в мирское платье, т. к. в монашеском одеянии ходить не позволят». И, обратившись к сестре, говорит: «Ты, Олечка, не против, если она приедет в Петроград?» — «Избави Бог, Батюшка». — «Ну, а если ты не хочешь, чтобы она была в миру (т. е. я), то отпусти ее совсем к нам. Ведь тебе маленькую комнатку нужно, — говорит он, обращаясь ко мне, — правда?» Я говорю: «Да». — «Ты еще мне келейничать будешь, мне нужно суп варить, а монастырям грозит опасность, вот ты и оставайся у нас совсем жить. И нашей Оптине грозит опасность. Таисочка, помоги нам, помолись. Нет, серьезно — помоги. Ведь мы пред Господом, как люди, а ты как ангел Божий пред Господом. Я тебя всегда считал, Таисочка, за ангела Божия. Милая, ведь ты чистая». И много говорил хорошего. Сказал: «Тебе так хорошо сидеть?» — под его рукой; и потом то закроет мое лицо рукой, то откроет посмотреть, улыбнется и скорее опять прикроет и прижмет мою голову к себе. Целовал мою правую руку, потом встал (а я все это время творила молитву Иисусову) и спросил, умею ли я писать по-уставному. Сказала — умею. «Ну, я тебе приготовлю бумаги и дам работу в номер, только Олечка не будет сердиться?» Взял мою голову и сказал: «Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда». Сам ушел, сестру заставил читать книгу о молитве, а меня посадил на свое место. Прошло так часа два с половиной или три. Пришла братия, пришел Батюшка и отпустил нас, вывел сам из келлии почти за руки и сказал: «С этого дня ты совсем останешься здесь». Ушли от него в восторге.
С этого дня я каждый день приходила в хибарку и, сидя в уголке, непрестанно творила Иисусову молитву, чувствуя, что меня учит ей Батюшка. И от нее оторваться никак не могла. А Батюшка на каждом общем благословении сжимал мне крепко руки и смотрел очень ласково, и если я очень усердно молилась, то Батюшка ко мне был еще ласковее. Второй раз я попала к нему одна, без сестры. Посадил меня на стуле, а сам сел в кресло, положил мою голову к себе на плечо. Батюшка закрыл глазки, весь ушел в молитву. У меня тоже Иисусова молитва творилась. Наконец, я чувствую переворот своих мыслей. Начинаю горько, горько плакать, что меня в общем никто не жалеет, а только все это «плезир». Когда я чувствовала обиду горячее, тогда меня Батюшка прижимал к себе все сильнее и крепче. Я горько плакала и чувствовала, что меня искренне жалеет один лишь Батюшка, потом я успокоилась и опять начала творить молитву Иисусову сокрушенным сердцем, и так увлеклась молитвой, что забыла свое существование. Вдруг я почувствовала, что моя душа у Батюшки Нектария на руках и мы предстоим пред Господом. Да, именно я это испытала и призываю в свидетельницы Царицу Небесную, что это было действительно так. Я видела лишь яркий свет и знала, что предстоим пред Господом. Я чувствовала, что прижалась вся к Батюшке, а он просит Господа о чем-то за мою душу. Я не смела взглянуть на свет, а только смиренно, со страхом, чувствуя свое ничтожество, взывала непрестанно: «Господи, Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешную». Минут пять длилось мое пребывание не на земле. Я очнулась, как от какого-то сна с сей сокрушенной молитвой в сердце, радостная и удивленная, когда услышала Батюшкины слова: «Ведь тебя все на руках носить надо». Сам веселый, радостный, сияющий, он не дал сказать мне ни слова, быстро ушел, поцеловав меня в лоб. Да, но еще прежде прижал мое лицо к своей щеке. Я почувствовала во рту у себя такую сладость, как от меда. И так два раза. Когда пришел, то нес 5 штук слив и, торопя меня идти, пошел вместе на общее благословение такой веселый, такой радостный, что я никогда его не видела таким. Боже, до чего же он велик пред Господом! После этого уже неотлучно я находилась в хибарке и непрестанно творила молитву Иисусову. В следующий раз опять нас принял, но уже с сестрой. Усадил меня, как и первый раз, около себя, а сестру заставил читать письма. Потом ушел сам, меня посадил с сестрой на диван: меня первую, а сестру к иконам, улыбнулся и сказал: «Поскучайте немножко». Сам ушел в свою моленную. Я стала творить Иисусову молитву (а он мне раньше сказал, что он меня перед отъездом исповедует).
Долго творила, вся от молитвы разгорелась, даже мокрая стала. Вдруг меня осеняет мысль: Батюшка сейчас меня будет исповедовать. И только об этом помыслила, вдруг вижу (сижу с закрытыми глазами): стоит Крест, на Кресте распят Господь в терновом венце. Батюшка отец Нектарий стоит около Креста в епитрахили и у него вокруг головы сияние, сам смотрит на лик Господа. Я же припала к Господу, к ножкам, плачу, так горько плачу, что слезы как град сыпятся из глаз. Батюшка перешел ближе ко мне и, как свидетель, слушает мои грехи, а они у меня все выплывают, даже все забытые грехи всплыли. Я пред Господом каялась, просила прощенья. Мне было тяжело и больно сердцу, что я Страдальца Господа огорчила своими грехами. Боже мой, как я плакала. Но вот Батюшка отец Нектарий накладывает епитрахиль мне на голову и разрешает все грехи. Я успокоилась и думаю: если это действительность, то батюшка, выйдя из моленной, дотронется до моей головы ручкой и, значит, все мои грехи прощены. Сие видение сменилось. Слезы утихли. Я успокоилась, но молитву не переставала творить, и уже начинаю мысленно просить Батюшку, чтобы он мне показал рай. Вижу странные видения: сады, пруды, парки, леса, цветы и на самом небе святых угодников всех, покрытых белыми одеяниями, как у патриархов. Лиц не видела, но только видела — они быстро куда-то шли. Опять это кончилось. Вижу дальше, т. е. прошу показать мне ад. Вижу темные, мрачные помещения, а потом огненную лаву, и в ней — «ефиопы» — глаза блестящие, как электричество, когти длинные — сидят в самом огне, на меня устремились глаза, но мне не было страшно... Прошу Батюшку опять это сменить и показать, что будет с сестрами, если монастыри разгонят. Вижу человек Шесть-семь, идут в лес, скрываются. Просила указать, где я буду жить. Вижу вроде землянки. Дальше прошу показать мне Ангела моего. И вот предстал предо мной пречистый, светлый, смиренный, кроткий Хранитель, весь в белом, с чуть голубыми крылышками, с белокурыми вьющимися волосиками, кроткий, с великим на личике смирением — и я долго не могла оторвать от него своего взора. Можно о нем сказать и понимать, что действительно только ангелы такие могут быть. И вдруг он взлетел мне на правое плечо, близко прижался к голове, и чувствую, голос говорит: «Куда он тебя поведет, туда и иди». Опять сменилось. Спрашиваю: «Батюшка, будет ли Царь?» и слышу словно удары молотом в голове: «Антихрист, антихрист, антихрист». И этим все кончилось. Батюшка вскоре пришел, и подойдя ко мне, дотрагивается до моей головы. Я в ужасе — значит все это действительность? Да, я еще пропустила. Раньше я творила молитву просто, но теперь Батюшка меня учит так: в уме представляю Господа и Ему молюсь, так что я уже ничего другого не имею в уме, кроме Спасителя, а других помыслов не принимаю. Видела даже так: Сидящего на престоле Господа, а вокруг в длину стоят все ангелы, а я, смотря на сие издалека, непрестанно творила Иисусову молитву. Потом на Распятие молилась, а то и просто в уме держу изображение Господа, смиренного и кроткого, и к Нему взываю. Дальше умом восхожу в небеса, и там опять с Единым Господом беседую.
Теперь для меня ясно, что нужно только помнить, что на свете, когда молишься, предстою я, да Господь — тогда бывает хорошо и чудно на душе, ни о чем другом не думать. Еще показал мне Батюшка лик Спасителя по пояс, но ослепительного света, смотреть нет возможности.
Когда я уходила, то просила дать мне что-либо в благословение. Батюшка взял мои четки, которые висят у меня на шее — его подарок — и говорит: «Будь довольна вот этим», — и, взяв одну бисеринку четочную. говорит: «Кому дается по зернышку, а ты получаешь все». Показывая на четки, сказал: «У вас телесное благотворно, а духовное благодатно».
Дядя Тимофей (извозчик) говорит:
«Однажды я приехал к Батюшке с матерью Татьяной и матерью Анной Полоцкой. Приехали, а он два дня нас не принимает, и на третий не принял. Остались ночевать под воскресение; я и думаю: буду сам просить Батюшку. Стал просить его, а он опять никак не принимает. «Ей, — говорит (матушке Татьяне), — не хочется в кухне сидеть, ну, пусть в прихожей сидит». Мать Татьяна горько заплакала. Вдруг через сколько времени батюшка говорит: «Уезжайте». А погода была очень плохая, снег валил хлопьями. Я, было, уперся ехать. Батюшка говорит: «Придет хозяин с базара, он все равно тебя прогонит». Я стал запрягать. Боюсь, руки и ноги трясутся. Выехали мы из Холмищ, не видать и света Божьего. Пришлось воротиться назад. Вдруг Батюшке докладывают, что Тимофей вернулся с матерью Татьяной. Он принял нас ласково. «Благодарствую за послушание тебе. Благоразумно ты сделал, что воротился». И на другой день он нас умильно принял, и даже просил прощенья, а мать Татьяну утешил так, что она успокоилась.
Приехали мы на первый день Рождества Христова к Батюшке, а под Рождество Батюшка готовился, говел и очень ослабел. Хозяин дал телеграмму Александре Сергеевне, что Батюшка очень слаб, а она забрала своего сына и привезла, и все сели пить чай. Александра Сергеевна говорит: «Батюшка, ничего я своего сына увезла, а у него скоро ученье?» А Батюшка: «Будет тебе голову забивать. Вот как раз будет оказия из Козельска и увезут сына твоего». Вдруг я стучусь. Вышел мальчик и говорит: «Кто тут?» — «Это я, Петя», — говорю. Мальчик входит в помещенье, говорит: «Дедушка приехал». Батюшка улыбнулся. «Вот как раз и сына твоего захватит. Я говорил, что будет оказия». И мальчик ко времени поспел учиться.
Приехали из Ленинграда о. Николай и Домникия Григорьевна. Они знают дороги, как проехать к Батюшке. Им сказали найти дядю Тимофея, и мы поехали. Подъезжаем к Холмищам, о. Николай говорит: «В таких вертепах спасается такой великий Старец». Пришли в помещенье Старца. Принял он нас. Отец Николай видит, что у Старца блестит лик, и говорит: «Боже мой, живет в таком вертепе Старец, у которого лик блестит, а мы в Ленинграде как чумазые живем. Такой Старец старенький, слабенький. Не буду его затруднять и свои вопросы говорить — уж очень он слаб». Вдруг Старец берет его под руку, сажает в кресло и пробеседовал очень долго, так что о. Николай все вопросы кончил, а которые забыл, старец все ему напомнил. Отец Николай говорит: «Великий светильник Божий». — И слезно он отблагодарил Батюшку.
Из воспоминаний N:
Однажды мне не хотелось идти к Старцу на благословение, а хотелось прямо идти ко всенощной, чтобы там захватить хорошее место, чтобы было где посидеть. А на следующий день Батюшка принял меня, да заставил стоять долго, так что у меня колени заболели. А Батюшка пришел и смеется: «Что же, говорит, вчера посидела, так нынче постояла».
Когда Батюшка был еще простым иеромонахом, он приезжал в Шамордино на череду, служил. Однажды он рассказал нам, что тридцать лет он никуда из монастыря не уходил, даже в Козельске не бывает и ни от кого не получает ни посылок, ни писем. Иногда даже горько ему делается, что никто ему ничего не пошлет, не вспомнит о нем, — ведь все другие получают. Тогда мать игумения и монахини решили его утешить как ребенка. Собрали ему посылочку— консервы, носки, конфеты; каждая дала, что могла, выпросили у знакомых на почте повестку, написали, печать какую-то приложили, предупредили закупщика монастырского, и тот доставил отцу Нектарию повестку. Отец Нектарий расписался, тогда ему и посылку принесли. Он страшно обрадовался. Потом догадался и прислал благодарственное письмо. А потом он так много писем и посылок получал».