О последних Оптинских старцах
Евгения Рымаренко
Моя первая поездка в Оптину пустынь. Отец Анатолий
Воспоминания об Оптинском старце Иеромонахе Нектарии
Август 1922-го года
Январь-февраль 1923-го года
Начало Петровского поста 1923-го года
Май 1925-го года. День Преполовения
Август 1925-го года
Февраль 1926-го года
Сентябрь 1926-го года
Ноябрь-декабрь 1926-го года
Февраль 1927-го года
Июнь 1927-го года
Октябрь-ноябрь 1927-го года
Апрель 1928-го года. Кончина старца
Воспоминания о владыке Николае
Моя первая поездка в Оптину пустынь. Отец Анатолий
Моя первая поездка в Оптину была в апреле 1919 года. Мне тогда было 25 лет. Понятия о монастырях я тогда не имела, а о старцах тем более, но желание побывать у Старца было большое. Жила я в Ромнах Полтавской губернии, родители мои уже умерли, и я была вполне самостоятельным человеком.
Передвижение по железным дорогам было тогда очень трудное; для того, чтобы иметь место в классном вагоне, надо было иметь командировку. И вот мне достали такую командировку; я поехала, как жена одного служащего, совершенно мне незнакомого человека, едущего в Москву. Поехала и я сначала тоже в Москву навестить сестру, которая тогда кончала французские курсы и сдавала экзамены.
У нас на Украине в продовольственном отношении тогда еще было неплохо, я привезла сестре всякие пасхальные изготовления (тогда время было сразу после Пасхи), а сама, взяв себе два бутерброда с салом и черным хлебом, заявила, что я еду в одно дачное место под Москвой. Она даже не поинтересовалась, куда. Я же искренно думала, что Оптина недалеко от Москвы. Пришла на Брянский вокзал часа в два дня, он весь был заполнен людьми, которые сидели, лежали прямо на полу. Это были «мешочники», которые собирались ехать на юг за продовольствием. Выяснилось, что я даже не знаю, до какой станции брать билет, чтобы доехать до Оптиной пустыни. Пришлось пойти в справочное бюро. Там сидела комсомолка, которая мне заявила, что «никаких Пустынь теперь нет». Я настойчиво просила мне дать справку, и, наконец, она сказала, что билет берут до города Козельска. Взяла билет, но от ожидавших поезда я узнала, что сидят на вокзале по несколько суток, что сесть в вагон очень трудно, так как, когда подают товарные поезда, начинается такая давка, что женщин оттесняют, и удается сесть более сильным. Я приуныла. Вдруг подходит ко мне один солдат и обещает посадить в вагон. В 11 часов ночи он подходит ко мне и таинственно шепчет: «Идем». И мы с ним идем в темноте, куда-то далеко от станции, на запасные пути, подлезаем под вагоны, и, наконец, влезаем в один из вагонов большого состава поезда, называемого «максимкой». Приблизительно через час этот состав подают на станцию. Начинается посадка. Это было что-то жуткое: рев, крики, ругань. Много народа осталось. Поезд трогается, переполненный и снаружи обвешанный людьми, которые потом, постепенно, умудряются или втиснуться в вагон, или влезть на крышу. Я сижу с солдатом на его корзине. Полная темнота. Наступают неприятные минуты, приходится вразумлять моего соседа, поведение которого становится непозволительным. Наконец рассвело. Мы подъезжаем к Тихоновой пустыни. Раздается крик: «Пересадка на Калугу». Я знала, что Оптина пустынь Калужской губернии и чуть не вылезла, но увидела монаха, и он мне сказал, что пересесть мне надо в Сухиничах. Приехали в Сухиничи; опять та же история: люди ожидают поезда по несколько дней и сесть не могут. Поезда очень редкие, два поезда в сутки. Но, слава Богу, прождав часов шесть, мне удалось одной ногой прицепиться к подножке одного их вагонов поданого поезда и поехать.
В Козельск приехали утром. Ко мне подошла одна монахиня из Смоленска и предложила вместе взять извозчика до монастыря. Я, конечно, согласилась, и мы поехали. До Оптиной пустыни от Козельска три версты. Мы подъехали к парому, который перед обителью, часов в 9 утра. Нашим взорам представился весь монастырь, который расположен на горе, по ту сторону реки; были видны храмы, другие строения и много, много деревьев. Вид был живописный. Мы увидели старенького монаха-перевозчика, который нас приветствовал. Въехали на паром; паром отчалил, и мы стали приближаться к благословенной Оптине. Поехали на монастырскую гостиницу второго разряда (первого разряда уже была закрыта большевиками); заведовал этой гостиницею о. Феодул. Монахиня попросила самовар, сказав мне, что так как мы с дороги, то может перед поздней обедней «попить чайку». Она вынула бутылочку конопляного масла и любезно мне предложила поесть с хлебом. Я же, не привыкнув поститься, с ужасом на него посмотрела, так как оно мне показалось лампадным и несъедобным. Я вынула свой бутерброд с салом и начала его есть, запивая чаем. Подкрепившись, мы пошли к поздней обедне. Я была в первый раз в монастырском храме. Мне очень нравилось такое спокойное, благолепное богослужение. Я с интересом смотрела на монахов, стоявших в деревянных формах: их клобуки привлекали мое внимание, особенно же мантия пономаря, которая шелестела, когда он двигался.
После обедни мать Мария повела меня к отцу Анатолию, который жил недалеко от церкви, почти напротив, в ограде монастырской. По дороге матушка спросила меня: «Вы будете говеть?» Я очень удивилась ее вопросу, так как не знала, что можно говеть и не Великим Постом, но, чтобы не показать моего незнания, я определенно ответила: «Конечно». «А как же вы сало ели? Ведь если хотят причаститься, три дня едят постную пищу, а вы ведь хотите завтра уезжать». Тут она уже совсем привела меня в недоумение: «Причащаться, да еще поститься не в Пост, ничего не понимаю». Видя мое смущение, матушка мне сказала: «Ну, не забудьте сказать Старцу, что вы ели сало». Приходим к отцу Анатолию. Входим по высокому крылечку и попадаем в приемную, в которой сидят богомольцы, ожидая Старца. Вскорости выходит Батюшка. Он небольшого роста, очень быстрый в движениях. Народ устремляется к нему. Он ласково каждого благословляет и тут же отвечает на вопросы; например: как мне молиться за сына, о здравии или за упокой? поправится ли моя больная мать? могу ли я еще пожить в Оптине? и т. д. Когда настала наша очередь, Батюшка ласково посмотрел на нас и повел в свою келлию. Мать Мария начала ему передавать разные сверточки, приговаривая: «Это, Батюшка, вам прислала сахарку раба Божия такая-то, а вот мучица от такой-то», и т. д. Батюшка благодарил, а потом, устремив свой взор на меня, спросил: «А ты, деточка, откуда?» — «Я из Москвы приехала». — «Ты что же, поговеть приехала?» — «Да, Батюшка», — и, помня наставление монахини, я сразу объявляю: «Только я сало ела». — «Сало? Ну что ж, завтра придешь ко мне поисповедоваться в два часа». — «Нет, нет, я не могу столько оставаться, я завтра должна ехать». — «Ничего, ничего, останешься». Я протестую. Монахиня меня толкает и шепчет, что со Старцем не спорят. Наконец, я соглашаюсь остаться. Мы ушли от Старца, и остаток дня я провела, осматривая монастырь. Побывала на скотном дворе, на пасеке; погуляла в саду. Плодовый сад большой, много бывает яблок. Монахи, с которыми я встречалась, поражали меня, с одной стороны, своею серьезностью и углубленностью, с другой — своей необыкновенной приветливостью. Все они имели вид очень изнуренный, и, действительно, я заметила, что пища у них очень скудная и хлеба мало. Я пожалела, что ничего не привезла, хотя бы сухарей!
На другой день была у обедни и в два часа пришла к о. Анатолию. Приемная его была переполнена исповедниками; было много монахинь и всяких приезжих богомольцев. Я скромно села в уголок и стала наблюдать. Была благоговейная тишина, кое-где перешептывались.
Вдруг открылась дверь. Батюшка, быстро войдя в комнату и оглядев присутствующих, прямо направился ко мне. Он взял меня за руку и, подведя к образам, дал мне исповедную книжку (Оптинского издания) и сказал громко читать. Я страшно смутилась и пролепетала, что по-славянски читать не умею. «Не умеешь, я тебе сейчас принесу по-русски, и буквально бегом батюшка направился в свою келлию и вынес мне такую же книжку, но русскую. Пришлось читать. Я страшно волновалась. Все, что там было написано, было совершенно ново для меня; появились покаянные чувства. Думалось: «Боже, и то грех, и это грех, как же я живу?» Когда я кончила, батюшка меня взял в свою келлию исповедоваться. Конечно, батюшка обращался со мной ласково, как с человеком малоцерковным. Я сразу же очень расположилась к Батюшке и, выйдя от него, уже думала: «Как бы еще раз побывать у него».
На другой день, это было 19 апреля 1919 года, я причастилась и еще раз пришла к батюшке. Он очень приветливо со мной разговаривал обо всем, благословил иконкой преподобномученицы Евгении, надавал много брошюрок Оптинского издания, и я уехала обратно в Москву к сестре совсем другим человеком.
Вернувшись в Ромны, я все время переписывалась с о. Анатолием и посылала ему продовольственные посылки. Брак с о. Адрианом был заключен с его благословения, и Батюшка был крестным отцом нашего старшего покойного сына Серафима.
Перед своим рукоположением в священники, в 1921 году, о. Адриан тоже побывал в Оптине. О. Анатолий сказал ему: «Тебе надо будет поступить на курсы», — и, действительно, ему архиепископ Парфений (Полтавский) сказал: «У вас хотя и высшее образование, но светское, и потому надо держать экзамен».
О. Адриан жил в Полтаве один месяц, готовясь к экзамену и занимаясь у профессоров.
О. Адриан спрашивал у Батюшки благословения на приход в одно село Евлоши под Ромнами, где была чудотворная икона Божией Матери Казанской.
Батюшка же дал ему яичко для меня, на нем с одной стороны был нарисован храм, а с другой икона Божией Матери. Батюшка спросил: «Какая это иконка?» О. Адриан сказал: «Смоленская, кажется», а Батюшка ответил: «Нет, Иверская».
Первый приход о. Адриана был в Ромнах, в храме, в котором был очень чтимый всеми, в большой дорогой ризе под балдахином, образ Иверской Божией Матери.
О. Адриан в то свое посещение Оптиной побывал и у о. Нектария в скиту. О. Нектарий мне потом вспоминал это, говоря: «Я помню, как твой батюшка пришел ко мне еще в сером костюме и с лиловым платочком в кармашке».
И вот так наша жизнь и потекла под руководством старцев: о. Анатолия, скончавшегося 30 июля 1922 г., а потом о. Нектария, скончавшегося 29 апреля 1928 г.